Фабрика мертвецов

— Як можно, панычу! — с чопорной укоризной покачала головой Даринка. — Бо про чотрив уси знают, що злыдни они, а про цих двох хто ж знал? Недоученная я. Тетенька рано померла… — Она опустила глаза. — Сказали, разбужу — долги батькови простят.

— По выкупным платежам долги? — зачем-то уточнил Митя.

Девчонка мрачно молчала, глядя в землю.

— А поднимала на своей крови.

Едва заметный кивок. Понятно. Если прав Свенельд Карлович, и эти самые ведьмы и впрямь были некогда служительницами Древних и даже Пра-Древних… их кровь должна давать много сил, так много, что поднятых кровью девчонки божков только она сама упокоить и могла.

— А стишки те глупые — откуда взялись? Навряд ли древние племенные боги читали «Степку-Растрепку»?

— Воны — нет. Ада… панночка Ада Шабельская, она читала… вслух… — и девчонка вдруг зачастила: — Я вже килька рокив до них дистатыся намагаюсь, ось як трохи подорослишала, та зрозумила, що воны роблять! Та тильки воны ж, не будь дурни, меня до сэбэ не пускали! А з тобою прошла. — Ее прозрачные, бесцветно-серые глаза уставились на него с пристальным, недобрым интересом. — З тобою теж не все просто, панычу? Бачила я, як ты тех мертвяков крошил.

— Больше столько за раз не получится, это только после первого упокоения… — неожиданно для самого себя поделился Митя и тут же сам себя одернул: — Не обо мне речь! Ты, выходит, бедное, несчастное дитя, заставили тебя, обманули… а следы зачем прятала? Алешку Лаппо-Данилевского, когда он из дома Бабайко удрал, зачем прикрыла?

Она снова уставилась в землю.

— Расскажешь о нем, — властно бросил Митя.

Худые лопатки под вышитой рубахой протестующе шевельнулись.

— Я сказал — расскажешь! — повысил голос Митя. — Пойдешь к моему отцу и во всем признаешься. Про Алешку, про его отца… Ты ребенок, тебе ничего не будет.

— И батьке моему, который велел сделать, чего паны попросят, иначе по миру пойдем — тоже ничего не будет? Мамке, которая знала, да не донесла? — Даринка по выражению лица Мити сразу все поняла. — За поднятие навий сколько каторги дают?

— За сообщничество…

— Один черт, прости Господи! — отмахнулась девчонка и уставилась на Митю мрачными, разом потемневшими глазищами. — Хучь ты меня, паныч, полиции сдай — мовчаты буду! Хучь режь, хучь жги — ани словечка не скажу!

И Митя понял — не скажет.

— Они ведь снова что-нибудь придумают. Алешка с его папашей, — так же мрачно процедил он.

Плевать на Бабайко, но невыносимо знать, что младший Лаппо-Данилевский от него ускользнул. Да и старший тоже… Смеются, небось, язвят… как ловко всех провели.

— То вже не моя печаль! — твердо отрезала девчонка. — Що сама натворила — за то расплатилася, а до чогось иншего мне дела нет.

— Расплати-илась? — злорадно протянул Митя. — По твоей, — он пожевал губами, словно проглатывая слова, и наконец выдавил: — …детской невинности здесь убивали живых и тревожили покой мертвых. Попрана воля и власть Мораны-Темной, а самое главное… Крестьянская девка подняла мертвецов и заставила их работать на местного лавочника. Знаешь, что скажут в обществе, когда прослышат об этом? — Он придвинулся к ней вплотную, уставился глаза в глаза, так что девчонка невольно вздрогнула под его мрачным немигающим взглядом. — Скажут: удобно-то как! Мертвые рабочие у станков, мертвые крестьяне на земле… Не едят, не пьют, не обманывают хозяев, не просят жалованья. А живые тогда… Зачем, а, ведьма? Батька твой, мамка, которые так удачно рассчитались с долгами… На что они вообще?

Девчонка нервно сглотнула:

— А… нехай говорят… Где ж они снова богов-то найдут?

— Я тоже раньше не думал, что богов можно на огороде накопать. До того как приехал в здешнюю… — Митя стиснул челюсти, и процедил сквозь зубы: — …провинцию.

— Но князья Моранычи не допустят…

— Ах, теперь ты вспомнила о Моранычах! Конечно, не допустят, только во что это роду обойдется? За дармовых работников глотки рвать будут — только намеки на возможность! Но это… как ты там говорила — не твоя печаль? Ничего, сейчас станет твоей, — и широкий толстый ремень сам собой скользнул в руку.

Даринка поглядела на него безумно расширившимися глазами, пронзительно взвизгнула и рванула прочь. Но Митя дернул ее к себе, перекинул через колено и огрел ремнем по обтянутому пестрой разрезной юбкой тощему заду.

— Да как вы смеете! — отчаянно суча ногами, пронзительно завопила девчонка. — Отпустите меня немедленно, вы…

— Это тебе за пробужденных богов: за одного! За второго! — не обращая внимания на крики, продолжал орудовать ремнем Митя. — За цеха у нас в именье! За Гришку из поезда — чем черт не шутит, вдруг бы мы с ним и впрямь подружились…

— Ни с кем ты подружиться не можешь, потому что изверг! Пусти-и! Меня по закону нельзя бить!

— А я тебя как Гнат Гнатыч — по беззаконию! За Гришкиного отца, за нападение в роще…

— Я тебе жизнь спасла, два раза — пусти-и-и!

— За первый я тебя отцу не сдаю, а за второй — дяде, уж он бы с тобой за поднятых мертвецов… И за тех, что на дороге… И за тех, что в имении…

— Вира-а-а! Выкуп! — извиваясь, провизжала девчонка.