Фабрика мертвецов

— Так это ж смотря чья Кровь! Этой… и выдохшейся хватит, — удрученно хмыкнул Николаев и тут же старательно приободрился: — Давайте прощаться, друг мой Диметриос! Счастливой вам дороги в эту вашу… губернию, — снова проявил осведомленность в чужих делах ротмистр. — Не печальтесь, и в провинции люди живут. Хотя как — не представляю. Главное, mon jeune ami, помните — коли желаете быть порядочным человеком, не пейте вин кроме французских, не покупайте икры кроме как у Елисеева… в этой вашей глуши ведь есть Елисеев? Ну и не ездите вторым классом, вот уж это вовсе гадость!

* * *

Отстукивая тростью по булыжникам мостовой, отец в партикулярном платье, с портпледом подмышкой и саквояжем в руке бодро взбежал по ступеням вокзала. Следом, также нагруженный, печально тащился Митя. Над шпилями вокзала трепетали флаги. Пестрая толпа — от мужиков в сермягах до дам и господ в элегантных дорожных нарядах — заполонила перрон: слышался шум, выкрики, бойко наяривал военный оркестр, и тут же все перекрыл рокот паровозного гудка. Митя на мгновение замер, засмотревшись на механическое чудо.

— Митя, ну где же ты? Поторопись, скоро отправляемся!

Митя оглянулся… Отец уже прошел вперед и теперь махал ему… от выкрашенного желтой краской вагона. Желтого? Митя едва не выронил саквояж. От ярости у него перехватило горло. Отец взял билеты второго класса![1]

[1] Синим цветом обозначался вагон первого класса, желтым — второго, и зеленым — третьего.

Глава 5. Неприятнейшее путешествие в пренеприятнейшей компании

— Так и будем всю дорогу молчать? — устало спросил отец.

— Ну что вы, батюшка, — с предельной вежливостью ответствовал Митя. — Как можно. Об чем бы вам желалось поговорить?

— Как я буду справляться с губернскими властями, ежели с собственным сыном управиться не могу?

— Не беспокойтесь, батюшка, я вовсе не собираюсь вас компрометировать. Обещаю быть покорнейшим из сыновей.

— О Боже, Боже… — Отец только вздохнул, бездумно глядя то ли на мелькающие за окном квадраты полей, то ли на собственное отражение в темном стекле.

Вскоре поля, и без того едва различимые, утонули в чернильном мраке, лишь изредка вспыхивая тусклыми, похожими на мерцание гнилушек в болоте, огоньками деревень. Смотреть стало вовсе не на что. Наврядли хоть кто-то подсядет на следующих станциях — тут, сдается, люди и вовсе не живут.

Митя бросил разложенный портплед поверх вытертых цветов обивки вагонного дивана.

— Надо же, ты снял сюртук! — саркастически протянул отец. — Я уж думал, он для тебя как вторая кожа.

— Вам стоило только приказать, батюшка, — все также вежливо откликнулся Митя. — Быть может, вашему авторитету перед губернскими властями поспособствует, если я пробегусь голышом по вагону?

Отец молча отвернулся к окну. Митя удовлетворенно прикрыл глаза: он так и знал, что никому не нужен — ни бабушке, ни дядюшке, ни тем более отцу. Того волнует лишь собственная карьера! Он один в провинциальной пустыне, оклеветанный и униженный светом, оставленный семьей, совсем как Манфред или Лара в сочинениях лорда Байрона:

Nor to slumber, nor to die,

Shall be in thy destiny;

Though thy death shall still seem near

To thy wish, but as a fear;

Lo! The spell now works around thee,

And the clank less chain hath bound thee;

O'er thy heart and brain together

Hath the word been pass'd — now wither![1]

Внутри разливалось жгучее чувство обиды, в своей мучительности даже… слегка приятное.

Герои альвийского лорда-поэта страдали хотя бы среди сияющих пиков гор и бездонных пропастей, а не в вагоне второго класса! Посмотрел бы он, как бы они вынесли подобную муку! Это был уже третий вагон, который они сменили в дороге, и каждый был хуже предыдущего. Нынешний и вовсе считался миксом: наполовину первый класс, наполовину — второй. Отец даже сказал, что уж теперь-то Митя поймет, как глупо тратить лишние десять рублёв на каждого, если все равно вагон один и тот же.

Микс оказался хуже всех: пах сладковатой древесной гнилью и кренился на бок под тяжестью здоровенной вагонной печи, отделанной облупившимися изразцами. «Первоклассную» половину отгородило занавесями помещичье семейство с многочисленными детьми: видно их не было, зато слышно — превосходно. Разве что к ночи детские крики и слезливый голос гувернантки сменились сонным бормотанием.

Четверо купчиков, отмечавшие некую удачную сделку, пытались вовлечь в свой праздник и отца, но натолкнулись на особенный «полицейский» взгляд и затихли. Зато повадились сбегать из вагона на каждой станции, добирая веселья в станционных буфетах. Сейчас с их диванов доносился раскатистый храп и омерзительно тянуло кислятиной.