Фабрика мертвецов

— В следующий раз, когда не будете в чем-то уверены, не делайте этого, — мягко сказал генерал и от этой мягкости великий князь нервно сглотнул. — Прошу вас отвезти Сандро во дворец и вернуться в училище. Мы с вами после побеседуем.

— Так точно! — отчеканил великий князь.

— Вас же, князь, прошу запомнить: государю лучше известно, кого карать, а кого награждать, и в ваших советах Его Величество не нуждается. Заодно уж уясните разницу между полицейскими и жандармским корпусом — стыдно Кровному Князю не знать устройства империи. Что касаемо остальных господ свитских: прошу каждого вернуться к месту службы и передать вашим старшим начальникам мое крайнее неудовольствие вашим поведением. И более никогда в клуб не возвращаться! — по-прежнему мягко закончил он, но это-то и было самое страшное.

Свитские вскинулись все, дружно — и тут же принялись один за другим опускать головы под пронзительным взглядом темных глаз генерала.

— А вы, юноша… — Он многозначительно поглядел на Митю. — Следуйте за мной.

[1] Это не ругательство, а термин. Стервь — падаль, стервец — мертвяк мужского пола, стерва — соответственно, женского.

[2] Банды хулиганов Петербурга.

[3] Прозвище извозчиков.

[4] Хороший тон (фр.)

Глава 3. Беседа на ковре, о материях высоких и опасных

Понуро, как груженый осел, Митя проследовал. Они миновали гостиные и оказались в самой святая святых — курительных и кабинетах. Еще недавно он был бы восхитительно, невозможно счастлив… Но не сейчас.

— Не беспокоить, — отрывисто бросил генерал, подталкивая Митю внутрь.

Дверь захлопнулась. Митя остался стоять посреди кабинета. Охватившее его оцепенение не позволяло даже оглядеться. Генерал досадливо поморщился и плеснул из графина воды в стакан.

— На, выпей! Сейчас тебе это необходимо.

Стакан выскользнул у Мити из пальцев, но не разбился, утонув в густом ворсе ковра.

«Жаль, что не разбился, — почему-то подумал Митя. — Жаль, что мы оба… уцелели».

— Я уж не спрашиваю, как ты здесь очутился, Дмитрий, — устало произнес генерал. — Но почему придворные шаркуны оскорбляют твоего отца, а ты молчишь?

— Но ведь они правы, дядя! Правы! — закрывая лицо руками, простонал Митя.

Сейчас он понимал истеричных барышень — очень хотелось растоптать каблуками валяющийся на ковре стакан. А лучше — кого-нибудь ударить. Наверное, от невозможности сделать все это барышни и рыдают. Ему и рыдать нельзя, дядя не одобрит.

— Правы? В чем? — тихо спросил князь Белозерский. — В том, что царствующую фамилию позорит не мальчишка, сперва растративший все свое содержание — великокняжеское содержание! — на… Предки, на безделушки! Потом, прикрываясь именем отца, влезший в долги, и наконец, полностью позабыв и происхождение, и долг, решившийся на кражу. А позорит царскую Семью твой отец, который вывел его на чистую воду?

— Может, Николай Константинович вовсе не считал, что крадет те изумруды? Великая княгиня же его мать, и что такого… — запальчиво возразил Митя. Эту версию он слышал в свете, от которого тщательно скрывался позор Семьи, а значит, знали о нем все, включая дворников и поломоек. Собственно, они-то как раз все узнавали первыми.

— Что такого — выломать изумруды из оклада иконы, — насмешливо прервал дядя.

Ответить Мите было нечего — это уж и правда со стороны великого князя было несколько… mauvaiston[1]. Так не принято в обществе. Хотя он же великий князь, быть может, полагал, что все «принято-не принято» его не касаются.

— Что дурного — промолчать, когда подозрение пало на прислугу, и во дворец его отца вызвали полицию. И вновь промолчать, когда обвинять стали адъютанта.

Митя покосился на дядю: он великого князя как раз понимал. Кто остальные обвиняемые, а кто — князь? Вот отец понять не пожелал. И полез копать, куда вовсе не следовало.

— Отец присягу давал защищать царствующую фамилию, а сам…

Все простое происхождение виновато: хоть отец и стал потомственным дворянином, а что это означает, так и не понял. Гордость за предков… тут гордиться особо некем, не дедом же городовым, право-слово… И ответственность за потомков! А он своему единственному потомку жизнь сломал!

— Твой отец присягал защищать державу и государя, их он и защитил! — отрезал дядя и, явно сдерживая ярость, глубоко вздохнул и заговорил размеренным, даже проникновенным тоном: — Ты и впрямь считаешь, что следующий чин и подаренное имение — выражение государева неудовольствия? Поверь мне, государь весьма доволен… позором своего кузена. Теперь никто не посмеет возразить, когда он снимет со всех постов его отца.

— А? — переспросил Митя, совершенно по-плебейски приоткрыв рот. Только что мир был прост и понятен: позор члена августейшей фамилии ложится на всю Семью. То, что у государя могли быть иные соображения, казалось ему непостижимым.