Фабрика поломанных игрушек

«Как же она могла забыть? — с ужасом думал Щербаков. — Это страшное роковое письмо, разрушившее всю его жизнь, пустившее под откос все планы и надежды! Она даже не помнит о нём. Значит, для неё это была несущественная мелочь, безделица! Так — внезапный эмоциональный эгоистичный всплеск! Забыла! Забыла по-настоящему! Ведь он видел, как тряслись её руки, не подчинялись пальцы. Она не могла солгать. Она говорила совершенно искренне!» И этот всплеск осознания неожиданно разошелся по телу Вениамина всеобщей усталостью. Точно спало напряжение последних дней. Мышцы обессилели, мысли перестали кружиться.

Щербаков пошёл на кухню, ещё раз перечитал строчки и начал медленно рвать письмо на мелкие кусочки, кидать в мусорное ведро.

Утром на службе он узнал, что в кадры пришёл приказ о его переводе в областной отдел. За один день сдал дела, и предварительно договорившись с комендантом милицейского общежития, уехал в Ленинград. К матери переезжать не захотел.

Глава 14 На страже порядка

Шувалов приподнял голову от подушки. В комнате было темно. Он коснулся ладонью половины кровати, где спала жена, но там оказалось пусто. Определил на ощупь, что одеяло откинуто, а простынь совсем остыла. Шувалов подумал, что жена пошла в детскую комнату — проведать дочь. Стараясь не шуметь, поднялся с кровати и тихо пошёл по коридору. Дверь в комнату дочери была приоткрыта, но внутри никого не оказалось. Приглушённый свет электрического фонарика, оставляемого на ночь, падал на пустую детскую кроватку. В душе поднялось смятение.

Предположил, что жена с дочкой могли пойти в ванную, и уже хотел выйти. Но неожиданно услышал тихий скрип и в полумраке комнаты заметил, как едва приоткрылась дверца шкафа, изнутри что-то блеснуло. Павел взял фонарь и, осторожно ступая, на цыпочках приблизился к образовавшейся щели. Направил луч внутрь.

В шкафу сидела дочка и лихорадочно дрожала в облепившем тельце мокром платьице.

Вид не был испуганным, но большие чёрные глаза смотрели с тупым удивлением, точно она не узнавала своего отца.

Лицо дочки казалось бледным, изнурённым, точно повзрослела на несколько лет. Неожиданно она заговорила, по-детски картавя, что «мамуля её лугает за то, что она повала каготки…»

При этом подняла подол платьица, и Павел увидел красные колготки, порванные в паху. Это были те самые его колготки, что мальчишки разорвали в школе и надели ему на голову. Он видел знакомые аккуратные импортные шовчики по бокам и торчащие изнутри разорванные распущенные нитки. В ужасе поднял взгляд на свою дочь и увидел, как лицо её залилось румянцем — решил, что она заболела, но уж слишком ярким. И подумал, что мать дала ей выпить неизвестную микстуру на спирту. И от этого губы девочки неожиданно налились сочной малиной, вызывающе набухли. А затем задрожали, и рот растянулся в презрительной ехидной ухмылке, глаза прищурились. Она снова что-то залепетала, но разобрать было невозможно, и только издевательская ядовитая насмешка таилась в каждом её слове. Взгляд стал ледяным, наполненным откровенной злостью и презрением. Шувалов отшатнулся. Отчаяние болезненной судорогой исказило его лицо. Он вытянул руку вперёд, чтобы закрыться от глаз дочери ладонью, и точно электрический заряд прошёл через пальцы к груди, ударил молнией прямо в сердце…

Павел проснулся. Было очень рано. Откинутое одеяло громоздилось на жене. Мокрая майка прилипла к телу, холодила, вызывая неприятные мурашки. За окном сквозь низкие облака едва брезжил осенний рассвет, заканчивался сентябрь. Уличные фонари продолжали светить, и на потолке спальни отражалась таинственная тень герани, стоящей в горшке на подоконнике. Уже несколько дней тень походила на корабль, борющийся с волнами. Этот узор менялся редко — только когда жена поворачивала цветок, чтобы растение получало солнечное тепло равномерно со всех сторон. И тогда Павел видел иные контуры, высматривал новый сюжет, ожидая в нём признаки провидения.

«Корабль в шторм» — это сейчас вполне подходило к состоянию Павла. Он снова начинал ощущать внутреннее беспокойство. Точно что-то должно случиться. И хотя он чувствовал себя вполне отдохнувшим, внутри нарастала знакомая тягучая нервная дрожь. Она точно бормашина назойливо зудела, отдаваясь во всём теле, пронизывала мозг предвидением неприятностей, изредка пропадая, а потом возвращаясь уже с новой удвоенной силой. От неё не было спасения. Если только выпить водки, но Павел её не употреблял по слабости организма — боялся привыкнуть. Алкоголиков за свою службу он успел повидать немало. И, успокаивая себя, мог только беспрестанно курить, заглушая внутреннюю нервозность никотиновым дурманом.

Кошмары снились ему уже неделю. И находясь на службе в метро, он стал постоянно оглядываться, ожидая нового прихода высокого сухопарого мужика, отца той девочки.

Станцию метро «Ломоносовская» Павел знал как свои пять пальцев. Начальство шло навстречу сотрудникам и продолжало ставить их на посты ближе к дому.