Фабрика поломанных игрушек

Вениамин чувствовал себя неудобно. От лекарственного запаха настроение становилось грустным, аппетита не было. Сидя на стуле рядом с кроватью отца, рассказывал о своих прожитых годах. О том, как служил, как ловил рыбу на Белом море, как работал на рыбокомбинате, о женитьбах и тюрьме, ничего не скрывал. Отец слушал с интересом, смотрел в окно, вопросов не задавал. Иногда оборачивался к сыну и внимательно смотрел в лицо блеклыми, точно растекающимися глазами. Чувствовалось, что хотел о чём-то спросить, но сдерживался и снова поворачивался к окну.

Прощаясь, он долго держал руку сына в своей натруженной высохшей ладони. Слабо улыбался, пытался крепко жать, тужился, кряхтел, но сил уже не было. Прикрыв глаза, откинулся на спинку кровати и вроде как забылся, не выпуская ладонь сына. Вениамин продолжал сидеть на стуле, не решаясь уйти. Пока тихо не позвала мать, показав жестом, что отец уснул.

Павел осторожно вынул свою руку, и точно зуд прошёл по ней, множество иголок впились от мизинца до запястья — появилась краснота. Веня потёр свербящее место другой рукой, и неприятное ощущение медленно ушло.

Вернулся Щербаков к жене, но что-то надломилось в его душе. Стал молчалив и угрюм, спиртное перестал пить совсем. На застольях с коллегами решил говорить, что подшился. Товарищи понимающе соглашались. Между собой шептались о незавидной судьбе коллеги, опасливо кивали на прокуроршу.

Раиса Карловна настороженно интересовалась у мужа:

— Не заболел ли? Может, отпуск возьмём, да в санаторий съездим, подлечимся?

Щербаков отмалчивался, нервничал — чесалось ребро правой ладони. Может, заразился чем или грязь в рану попала? Поглаживая её другой рукой, всё пытался рассмотреть на свету — уж не начинается ли псориаз. Использовал мазь от зуда, но это не помогало.

Ревность Раисы только усиливалась. Она стала неожиданно приезжать к нему в отдел с поводом проверки оперативно-розыскной деятельности. Конспирируя свои личные интересы, наведывалась к руководителям, осматривала кабинеты, ходила по коридорам, интересовалась находящимися в подразделении гражданскими лицами, особенно женского пола. Объяснениям оперативного начальства не доверяла, требовала представлять документы, писать объяснительные записки, докладывать рапортом.

В начале весны Щербакова вызывал начальник управления. После некоторого смущения осторожно завёл беседу:

— Послушай, Вениамин Александрович, только прошу, чтобы разговор остался между нами. Если не согласишься — жене не рассказывай. Видим, как тебе несладко приходится. А нам каково — ты догадываешься? Раиса Карловна уже всех запугала своими внезапными проверками, во все документы лезет, потерпевших к себе вызывает, твоих любовниц устанавливает. Мало того, мне начальники жалуются — заставляет их за тобой следить и докладывать. Сотрудников вербует. Угрожает — в случае неисполнения указаний. Я разговаривал с начальником ГУВД. Он меня понимает. Давай мы тебя в областной отдел главка переведём? Пустим слух — что на повышение пошёл. Тот на Лиговском проспекте базируется. Оклад больше, будешь ещё командировочные получать. Да и преступления у них раскрывают резонансные — досрочно следующее звание получишь! У тебя же родители в Гатчине, отец, говорят, болеет! Всего сорок километров от Ленинграда — будешь их чаще видеть!

Вениамин долго не думал, тут же написал рапорт, что согласен с предложенной должностью. Жене об этом не сообщил — уже привык лишнего не болтать. К тому же до конца не верил в перевод. Многие сотрудники стремились попасть в главк, но не получалось.

А через месяц позвонила мать и сообщила, что умер отец. Вечером уснул как обычно, а утром уже не дышал.

Павел начальство предупредил и рванул на станцию. Когда приехал — отца уже в морг отвезли, дома — траур: запах лампадного масла, зеркала занавешены, снующие соседки в чёрных платках.

Суета, связанная с похоронами, общение с агентами ритуальных услуг заполняли померкнувшее сознание расчётом и озабоченностью, в опечаленную душу не проникали, оставляя в ней звенящую трагическую пустоту.

На третий день, когда грузили в автобус венки с траурными лентами по бокам, собирались ехать на кладбище, Вениамин увидел жену. Та стояла у соседней парадной, выглядывая из-за облупившейся двери, фиолетовый берет едва не падал с головы. Их взгляды встретились. Ничего, кроме пронизывающего грудь холода и обиды, Вениамин не почувствовал. Стало тоскливо. Отвернулся и поднялся в салон к отъезжающим.

Через день Вениамин созвонился с начальством и попросил две недели отпуска, чтобы пожить с матерью, помочь перенести трагедию. Руководство не возражало.

Но помощь матери особенно не понадобилась. Погоревав несколько дней, она точно ожила. Выправилась осанка, стала улыбаться. Ушла напряжённость и тягостные заботы, сопровождавшие длительную болезнь мужа, стала искать кроссворды в старых журналах, по вечерам сидела — разгадывала, просила помощи у сына.

Однажды днём мать задержалась у окна, стала наблюдать. Вениамин подошёл, обнял её за плечи и тоже посмотрел на улицу через стекло.