Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

Рукопись «Разговора…» подал в цензуру, как указано в комментариях к его републикации[868], книгопродавец и издатель Александр Сергеевич Ширяев. Он арендовал книжную лавку Московского университета (с 1813 г.) и был одним из самых солидных московских книгопродавцев. Билет на выпуск книги получил Улитин (комментаторы републикации предполагают, что это Н.Н. Глазунов-Улитин[869], я думаю, что это Василий Иванович Улитин, у которого с 1830 г. был магазин в Москве[870]). Как видим, автор тут не «засветился». Но ведь он должен был доставить Ширяеву рукопись. Какие у него были гарантии, что тот не раскроет знакомым его авторство и, при узости тогдашнего издательского и литературного мира, это не станет известно всем. А ведь Ширяев имел репутацию «всемирного злослова, который сам поносил всех и любил ссорить людей»[871].

Булгарин мог, конечно, воспользоваться услугами своего московского друга (и автора «Северной пчелы») В.А. Ушакова. Но Ушаков почти все свои книги печатал в типографии Н. Степанова, и это понятно – печатать в типографии Московского университета было дороже. И, кроме того, Ушаков мог испортить свою репутацию, так как на него пали бы подозрения в авторстве антипушкинской брошюры.

Сказанного, я думаю, достаточно, чтобы не считать Булгарина автором «Разговора…». Однако остается тем не менее вопрос о причинах ряда отмеченных Гронасом совпадений в булгаринских отзывах о «Борисе Годунове»[872] и в брошюре. Я думаю, что дело в том, что восприятие литературных произведений всегда в значительной степени обусловлено групповыми эстетическими нормами, которые представляют собой важный компонент индивидуального вкуса. Существуют общая топика и общие риторические ходы в рамках определенного времени, и если мы хотим выделить специфические черты риторического поведения того или иного критика или публициста, то нельзя обойтись имманентным анализом его текстов. Иначе мы можем совершить ошибку, приняв групповое за индивидуальное[873]. Характерно, например, что такие разные критики, как Н. Полевой, Булгарин, О. Сенковский, делали очень схожие упреки Гоголю после выхода «Мертвых душ». И в данном случае Гронас в качестве аргумента использует тот факт, что и Булгарин в «Замечаниях…», и автор разговора высоко оценили речь Курбского в сцене «Граница Литовская» и сцену «Ночь. Келья в Чудовом монастыре». Однако в отклике на книгу переводов К. фон Кнорринга Булгарин выделил в «Борисе Годунове» также сцены «Палата Патриарха» и «Площадь перед собором в Москве», не упомянув «Келью в Чудовом монастыре»[874], а в «Разговоре…» автор с похвалой отзывается также о сценах «Москва, дом Шуйского» и «Царские палаты» (второй с таким названием), которые никогда не выделял Булгарин. Причем Гронас почему-то утверждает, что речь Курбского «редко упоминают другие критики того времени» (с. 158). Но это далеко не так. Она удостоилась внимания П.Г. Волкова, Н.И. Надеждина, В.Т. Плаксина, И.Н. Среднего-Камашева. То же можно сказать и о других выделяемых Булгариным сценах – каждая из них была с похвалой отмечена не менее чем четырьмя критиками, в то время как ряд сцен либо вообще не упоминались рецензентами, либо были упомянуты один-два раза. В то же время среди отмеченных автором «Разговора…» есть сцена «Москва, дом Шуйского», которую не похвалил больше никто. Так что сошлись Булгарин и анонимный автор лишь на двух сценах, которые понравились многим рецензентам.

Но кто же написал «Разговор…»? Нужно отдать должное автору – он сумел хорошо замести следы. Через цензурные документы ничего определенного о нем мы узнать не смогли; можно лишь предположить, что, возможно, он преподавал или учился в Московском университете; по крайней мере и печаталась книга в университетской типографии, и подавал ее в цензуру комиссионер университета. Содержание же брошюры позволяет предположить, что автором был бывший семинарист. Подобное сочетание достаточно типично для того времени: среди студентов и преподавателей Московского университета таковых было немало. В те годы в Москве существовал даже литературный кружок, состоявший главным образом из представителей этой среды[875]. Хотя они испытали влияние романтизма, но все же в силу характера своего обучения были более традиционны в эстетических предпочтениях, чем близкие им по возрасту дворянские литераторы. Дальнейшие поиски автора стоит вести, на мой взгляд, в этой среде.

2013 г.

Инскрипты на книгах из библиотеки Булгарина [876]