Фаина Федоровна

Олег вдруг одним движением сбросил рюкзак на пол и обеими руками крепко-крепко прижал меня к себе.

–Ты необыкновенная! – сказал он, взяв в ладони моё лицо. – Ты – великолепная!

Он постоял, прижавшись ко мне на целую вечность, длившуюся секунду или две, и резко оторвал от себя, повернулся и протянул парню талон. Парень шлёпнул на картон кирпичик печати.

Зал опустел. Остановившийся эскалатор снова пошёл, встрепенувшись под шагом Олега, а я стояла и смотрела, как Олег удаляется от меня, поднимается вверх, повернувшись ко мне лицом. Вид у него был сосредоточенный и несчастный. У конца лестницы Олег махнул, развернулся, сделал шаг с эскалатора и исчез из моей видимости куда-то вбок, откуда послышался крик:

–Пассажиры на Москву! Посадка окончена!

Удивительно, что я не чувствовала ничего, кроме пустоты. Я пошла, спокойно, не торопясь, в глубину зала и встала у той прозрачной, омытой дождём стены, через которую было видно лётное поле. Огромный автомобиль-заправщик накачивал топливом серебристый самолёт с синей и красной полосой.

Гроза так же внезапно кончилась, как и началась. На открытой оранжевой телеге подвезли багаж. Чемоданы и сумки поплыли по ленте в чрево лайнера. Резиновый коридор-рукав блестел в свете ночных огней. Я не стала дожидаться, пока рукав свернётся гармошкой и обнажит закрывшуюся дверь самолёта. Молодой человек, собиравший отрывные листки посадочных талонов, прошёл мимо меня, не обратив внимания. По лётному полю к самолёту пробежал молодой человек в форме стюарда.

Его мать, наверное, тоже переживает, если он куда-то надолго уезжает из дома, подумала я. Олег и я… Может быть, Олег – просто мой нерождённый сын?

Я не стала ждать, когда самолёт вырулит на полосу, поехала домой.

В машине играла та самая музыка, которая так нравилась мне. Я скосила глаза. Надпись на экране монитора моей машины ничего мне подсказала. Я стала громко подпевать мелодии. Так громко, что чуть не проехала на красный свет. Прохожие, ожидавшие перехода на перекрёстке, показали мне на мою голову, а один дядька, проходя, даже стукнул кулаком по капоту. Я сдала немного назад. Встать, как полагается, не получилось, за мной уже выстроился целый ряд машин. Дома я выпила виски и бросилась спать. Назавтра в десять часов утра я уже сидела в отделе кадров пятой больницы и писала заявление о приёме на работу в должности заведующей ЛОР-отделением.

Наверное, те, кто читают меня сейчас, думают про меня и про других врачей ужасные вещи. Как жить? Как лечиться? Извиняет в какой-то степени меня только то, что врачи по статистике умирают скорее, чем большинство людей. И лечатся врачи тоже не на небесах, а друг у друга. И подходы к лечению одинаковые, такие же, что для обычных пациентов, что для медицински образованных. Естественно, нормальные люди будут на стороне больной Бочкарёвой, а не на Дашиной, или на моей… Собиралась ли я быть коллаборационистской в пятой больнице? И да, и нет. С возрастом приходится быть умнее. У каждого врача есть своё кладбище. И никуда от этого не деться. Конечно, нам приходится делать выбор – так или иначе лечить больного. Оперировать или нет, назначать антибиотики или просто дать отлежаться. Разве мы боги? Мы следуем инструкциям, мы делаем так, как нас учили. Иногда эти инструкции или рекомендации идут вразрез с нашими желаниями, с нашим видением проблемы, но великое искусство – несмотря ни на что побеждать болезнь

***

Один свободный день перед выходом в новое отделение я себе всё-таки освободила.

К своей прежней поликлинике, той самой, в которой я работала с Фаиной Фёдоровной, я подъехала к открытию регистратуры. Я встала на парковке для служебных машин. Вход в поликлинику был прямо передо мной. Я осталась сидеть за рулём и с непонятным мне самой чувством смотрела на состарившийся жилой дом, в котором поликлиника всё так же располагалась на первом этаже. Крыльцо под козырьком теперь пустовало, а в моё время на его ступеньках кто-то обязательно курил. Окно нашего с Фаиной кабинета выходило во двор, с улицы его не было видно. Оказалось, что над окнами на первом этаже есть полуарки, выложенные из половинок красных кирпичей, и убейте меня, я не могла вспомнить, были ли они всегда, или появились только в последние годы.

Раньше перед открытием поликлиники на крыльце толпилась очередь, люди с боем рвались в регистратуру. Теперь толпы никакой не было, люди подходили, поднимались по ступенькам, исчезали за дверями внутри. Двери тоже изменились. Раньше они были обычные, деревянные, двустворчатые. Одна створка была заперта навечно. Теперь дверь была двойная пластиковая, белая, что совершенно не вязалось со всем обликом дома, с бело-красной кирпичной кладкой. Хотя крыша над крыльцом осталась прежней, коньком, на двух металлических столбах.