Фаина Раневская

А через два года «небожитель советского кино» Григорий Васильевич Александров выпустил картину «Весна». Согласно сюжету, известный режиссер намеревается снять фильм из жизни ученых и с этой целью знакомится с сотрудницей Института Солнца Ириной Никитиной. И по стечению обстоятельств на Никитину как две капли воды оказывается похожа киноактриса Вера Шатрова… с этого и начинается все самое интересное. Роль Никитиной (и Шатровой, соответственно) исполняла супруга Александрова, кинозвезда Любовь Орлова. Раневской же была уготована скромная роль домработницы, Маргариты Львовны. Но – очередной парадокс: многие ли сейчас могут вспомнить какие-нибудь фразочки Орловой в «Весне»? А вот перлы Раневской – «Белая горячка… горячка белая» и «Красота – это страшная сила!» – мы в шутку используем и по сей день…

В Московском театре драмы в 1945 году Фаина Георгиевна играла в спектакле «Лисички» по пьесе Лилиан Хеллман. Она исполняла роль богатой американки Берди, выданной родителями за фабриканта Хаббарда. Но этот образ несколько выбивался из общего ряда образов «представителей буржуазии». Утонченная и добрая Берди выступала в спектакле как антагонист рваческого, жестокого мира, представленного ее супругом и его родней.

Именно на примере «Лисичек» можно проиллюстрировать еще одну причину того, почему Раневская при всем ее таланте часто попадала в немилость к режиссерам и оставалась на вторых ролях. В то время театр и киноискусство были насквозь идеологизированы, каждая роль выступала не столько как образ, сколько как политический заказ: показать духовную нищету буржуазии! Продемонстрировать правильность выбранного политического курса! Кстати, и «Лисички» были разрешены к постановке в первую очередь потому, что автор, Лилиан Хеллман, сочувствовала «левым идеям».

Раневская же никогда не превращала свой образ в агитационный плакат. Она не играла идею – она играла человека. С его достоинствами и недостатками, с его подчас непростой биографией, ошибками, радостями и горестями. Именно за это ее обожали зрители, и именно этого ей не могли простить чиновники, а также большинство режиссеров, трепетавших перед властью и ставивших «то, что велено».

«В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части» (Ф. Раневская)

Конец 1940-х – начало 1950-х годов оказались роковым периодом в истории советского театра. Сотрудниками ГБ был убит художественный руководитель Московского еврейского театра, председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс, которого Раневская давно знала и очень любила: «…я не знала человека умнее, блистательнее его…» Умер лишенный возможности работать в театре, ошельмованный Александр Таиров. Один за другим уходили люди, которых Фаина Георгиевна называла своими любимыми друзьями, учителями, наставниками – очень тяжело она переживала смерть Василия Ивановича Качалова, скончавшегося в 1948 году. Ей самой удалось избежать репрессий – возможно, потому, что самый главный театровед СССР благосклонно относился к ее творчеству… Но о сложных взаимоотношениях Раневской и властей предержащих мы поговорим отдельно.

«Все люди – как свечи. Одни – для света и тепла, других – сразу в ж***у!» (Ф. Раневская)

Продолжая «искать святое искусство», Фаина Георгиевна в 1949 году принимает приглашение Юрия Александровича Завадского войти в труппу Театра имени Моссовета. Завадский был учеником Станиславского и Немировича-Данченко, стремился, как писали о нем, превратить театр в «лабораторию современной советской пьесы». Он много внимания уделял психологизму, ценил в актерах стремление как можно глубже войти в образ.

И вот в «царство Юрия Александровича» попала Раневская. Их странная то ли дружба, то ли вражда продолжалась много лет – Фаина Георгиевна будет уходить, потом возвращаться… И она, и Завадский явно отдавали должное талантам друг друга. Но руководителя театра часто раздражала непредсказуемость актрисы, ее желание импровизировать, бесконечно переделывать и «переигрывать» роль, постоянно спорить, доказывать, сомневаться… Правда, он не обижался на колкости Раневской, которая именовала начальника «вытянутым лилипутом», «перпетуум кобеле», утверждала, что он «появился на свет в енотовой шубе» и видит во сне, «что похоронен в кремлевской стене».