Факел (книга рассказов)

Да много ли мужчине надо — засыпать с любимой женщиной и с ней же просыпаться, остальное не так и важно, остальное это то, что мы и называем жизнью, и меня в это раннее утро жизнь без любви не интересовала вовсе, и я не сомневался, отдам все что угодно, чтоб всегда быть вместе с нею.

Она спала легко, с улыбкой на лице, я не хотел будить ее, устала, пусть поспит, но довольно подлое соображение — у нее впереди школьные каникулы, отоспится, а у нас осталось несколько часов, — пересилило, и я осторожно разбудил ее, и мы обнялись.

Счастье и горе ходят в обнимку, и как же часто они меняются лицами.

Словом, так. Мы уже готовились к отходу, пили чай и доедали что осталось, мне было грустно, что кончается свидание, так неохота расставаться, и как же трудно тащить жизнь до следующего свидания; она была легка, но чем-то озабочена, я, как придурок, подумал, может, ей, как и мне, грустно расставаться и неохота идти домой и все такое, и черт меня дернул узнавать, а как она ко мне относится, нет, вру, ни о чем не жалею, что должно было случиться, все одно бы случилось.

Главное: чтоб узнать, как она ко мне относится, я выбрал довольно сложный путь, и я стал ей рассказывать про свою уверенность в иной космической жизни, которая непременно нас ждет, никогда ни с кем не говорю об этом, чтоб не выглядеть придурком, хотя, понятно, ни секунды не сомневаюсь, что иная жизнь есть, да и как же в это не верить, если я верю и точно знаю — есть! верим же мы, что земля круглая, хотя лично я никогда не видел закруглений ее; с другой стороны, с кем и говорить, как не с любимой женщиной, ну да, если это главное, во что я верю, ну вот я и спросил, знает ли она, что после жизни текущей нас ждет еще одна, но только в лучших условиях, и там нет времени, там что один час, что сто лет — все одно, ведь это вечность.

Не знаю, сказала она, я не очень-то и верующая, нет, конечно, есть высшая сила, которая всем и руководит, но о подробностях я не задумывалась.

Ну да, она ведь не знала, к чему я клоню, а я продолжаю линию на выяснение, а как же она ко мне относится, ну придурок, да хорошо относится, если согласилась провести с тобой сутки, не дергайся, не искушай судьбу, но нет, и вот в той жизни, продолжал я, человек встретит своих дорогих людей и никогда уже с ними не расстанется, и еще человек волен выбирать, с кем ему жить, так вопрос такой, если бы ты до конца верила в иную жизнь, выбрала бы ты своего мужа?

Ну нет, даже и улыбнулась она, мужа мне хватило и на земле, уж конечно это был бы другой человек, ты бы его искала или ты уже знаешь, кто он? ну, придурок, я ведь надеялся, она скажет — это ты, Господи Боже мой, да когда же человек расстанется со всеми своими надеждами.

Ну что же, очень серьезно сказала она, я все равно хотела об этом поговорить, просто не могла выбрать момент, думала, не сегодня, а после очередного сеанса.

Это непременно был бы другой человек. Который умер три года назад. И которого непременно бы звали Всеволодом Васильевичем. Поскольку это единственный мужчина, которого я любила и без которого жить почти невозможно.

А я-то думал, что причиной твоей болезни была смерть матери, ведь чувствовал, что-то здесь не так, не может дочь два с половиной года убиваться по матери, по любимому мужчине — это как раз понятно, нет, говорит, тут все вместе, сперва Всеволод Васильевич, а через полгода мама, но ты замечательно лечишь, приступы страха прошли и к концу курса, уверена, пройдут навсегда, но что я могу с собой поделать, ты прости меня, показалось вдруг, что я оживаю, и попробовала полюбить другого человека, нет, не просто другого, а именно тебя, я старалась, поверь мне, но ничего у меня не получается, я и сейчас люблю другого, а тебе буду всегда благодарна — с тобой мне было очень спокойно, и ты меня спас.

Все очень просто: да, провели сутки вместе, но сердце не расположилось, ему ведь, как известно, не прикажешь, а просто так, без любви, она встречаться не может, а потому расстаемся, без свиданий и прочих глупостей, но, конечно же, остаемся друзьями, и от горя я сжался до горошины, горошина эта скатилась со стула и, раза два подпрыгнув на полу, закатилась под шкаф и там замерла.

Все! Это был приговор, а если уточнять, то смертный приговор, который, уж я это понимал, окончательный и обжалованию не подлежит, и в тот момент, как никогда прежде, я отчаянно любил ее и знал, что жить без нее не смогу и не буду, просто жить мне уже будет неинтересно и невозможно, в жизни без нее нет ни малейшего смысла, но какая-то воля покуда еще была, и непонятным образом горошина выкатилась из-под шкафа и вспрыгнула на стул, и я поинтересовался, а кто ж это такой Всеволод Васильевич и чем уж он так замечателен, с другой-то стороны, какая тебе разница, кто он, важно ведь одно — это не ты, а другой, но нет, подробности ему подавай.