Фактор человечности

– Глеб Александрович, – негромко позвал я, но он не отреагировал, и мне пришлось повторить оклик погромче.

– Что?

– Вы же ФСБ. У вас в базах кого только нет. И уж собственные сотрудники точно. Включая начальника управления «А».

– К чему вы клоните?

– Полковник Сердитых. Его семья, дети… Я слышал, их четверо. Старшему сыну тридцать лет, дочь на выданье и близнецы младшего школьного… Так где они? Где их найти?

Что-то, видимо, было в моем голосе и взгляде такое, что бледность подполковника еще усилилась, и он едва удержался, чтобы не отпрянуть от меня, как от прокаженного.

– Вы же это не всерьез? Вы же не сделаете этого?

– Я?! – Одолевавшая дикая злоба мешала говорить, а то, что получалось, звучало как нечто среднее между криком и шипением. – Я НЕ СДЕЛАЮ?!

– Не сделаете. – Он старался говорить спокойно, но было заметно, что ярость моя давила на него чуть ли не физически. – Потому что чем вы тогда будете…

– Отличаться от них, да?! – закончил я его фразу вне себя от бешенства. – Отличный аргумент нашли! Высокоморальный до тошноты! Переполненный общечеловеческими ценностями. – Последние два слова я почти выплюнул. – Но знаете что? Мне плевать! И на ценности, и на мораль! Эти мрази – Сердитых, Носкевич, их кодла «лояльных», Сид с присными – у меня все отняли: семью, друзей, всех, кого я любил! Жизнь отобрали, понимаете?! Душа моя помертвела! А вы говорите «не сделаю»! Сделаю, еще как! Не уподобляться, говорите?! Им, значит, можно, а нам нельзя? Неравные условия, вы не находите? Мне уже пофиг, как я буду выглядеть со стороны и что про меня подумают! Мне терять нечего – я убийца! И как убийца я сделаю все, что посчитаю нужным, с этими выродками! В мелкую пыль их разотру! Или, вернее, размажу в мерзкую вонючую слизь, из которой они и состоят!

– Вот их и размазывайте! – не отступил Калашников. – Или растирайте. Это уж как хотите. Но дети их тут ни при чем!

– А ваши при чем? Ваши жена и дочка?! Моя семья при чем?! Сестра Света, племянница Кристинка, невинная душа, двоюродный брат Пашка, они при чем?!

– Ни при чем, – спокойно возразил подполковник. Он уже взял себя в руки. – Но разница в том, что я в отличие от этих уродов состою не из мерзкой, вонючей слизи. И вы тоже.

Я успокоился. Как-то сразу и вдруг. Посмотрел на него другим взглядом. Испытующим, рентгеновским.

– Так что же вы предлагаете? – мой голос звучал тихо, но Калашников все четко слышал. – Сдаться? Лапки поднять? Просто чтобы «не уподобляться»? Готовы принести жену и дочь в жертву своим моральным принципам?

– Нет, не готов, – глухо отозвался он.

– Да ну? Я ведь предлагаю вам вариант. Рабочий вариант. Обмен. Бескровный, заметьте. Я не собираюсь ни с кого сдирать живьем кожу или глаза выкалывать! Я, конечно, монстр, но после того, как подвергаю пыткам чужих детей, сплю почему-то плохо. К врачу, что ли, сходить?

– Не юродствуйте! – в голосе Калашникова звучала смертельная усталость.

– А мне, знаете ли, хочется! Настроение соответствующее. Потому что тяжело выплывать со связанными руками и ногами. Не сомневаюсь, что Сердитых приставил к своим отпрыскам хорошую охрану. Но меня она не остановит, вы знаете. И тогда мы с этим упырем сможем поговорить на равных.

– Нет. Должен быть другой способ.

Я скривился.

– Чистеньким, значит, хотите остаться? Чтоб даже не знать ни о чем таком?

– Есть граница, через которую я никогда не переступлю, – уперся подполковник.

– Граница, значит? Хорошо. А давайте тогда посмотрим на ситуацию с моей точки зрения. Мой план вы принимать не хотите, потому что он может запятнать вашу карму, чистоту которой вы истово блюдете. Это понятно. Но что же предлагаете вы? Пойти с вами и покорно отдаться в руки вашего начальника, дабы он радостно выкачал из меня всю кровь ради блага своего великого дела? А мне-то, простите, это зачем? У Сердитых ваши жена и дочь, не мои! Вы мне, конечно, как человек приятны, но не настолько же! Не сват, не брат, не друг… Возможно, вам известно много полезного, ну да ничего, обойдусь как-нибудь! Я же монстр, как уже было сказано! А монстрам не положено ставить на кон собственную жизнь ради чужой семьи!

– Ну зачем вы так?

На Калашникова было жалко смотреть. Этот бодрый пятидесятилетний человек, стойкий и принципиальный, боец по натуре, в считаные минуты, казалось, превратился в глубокого старика. Спина ссутулилась, а плечи поникли, словно под невероятной тяжестью. А из лица будто жизнь откачали. Какое-то оно стало бесцветное и полное отчаяния. Вот только «жалко» – не моя категория. Я специально давил на болевые точки подполковника, чтобы вытащить его из болота, в которое он совершенно добровольно погружался.

– А как, Глеб Александрович? Вам угодно гордо тонуть, не замарав рук? Что ж, тоните. Но один. Я, уж простите, вам компанию не составлю – у меня другие планы на жизнь.

– Помогите мне вытащить моих, Стрельцов… – он запнулся. – Михаил. И я сделаю для вас все! Поверьте, у меня еще есть возможности!