Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Я приехал вместе с двумя друзьями, и мы вскоре понимаем, что его будоражит. Он любит цвет – чем ярче и сочнее, тем лучше, – и пользуется любой возможностью, которую предоставляет природа для объединения красок. Ему нравится розовая стена дворца и великолепная развалина цвета охры, а также лазурное небо, и желательно, чтобы вдали виднелись покрытые снегом горные вершины.

Он не может налюбоваться тенями на пирамидах или игрой света на волне, нахлынувшей на средиземноморский берег. Черчилль хорош, когда есть темно-зеленые кипарисы, сочные лужайки, ярко-синие небеса, розоватые старые здания.

Можно почувствовать, с каким облегчением и энтузиазмом он наносит краски. Одна из моих коллег, подытоживая свои ощущения, сказала о его картинах: «Они так легки и оптимистичны». Наверное, это правда. Черчилль хочет ублажить и вознаградить зрителя, и это ему удается. Один из его пейзажей был недавно продан за миллион долларов – по цене, как Моне, господи помилуй!

Людей притягивают его работы не потому, что они являются безупречными шедеврами, а как раз наоборот. Черчилль желал дерзнуть, не опасаясь насмешек и не боясь совершить ошибки, – главное, он решительно брался за дело и шел на риск.

Иногда это не срабатывало, но порою его ждал триумф. Наполненный таким духом, он вошел в темную прокуренную комнату в начале лета 1940 г. Руки других дрожали перед пустым пугающим холстом. Но Черчилль стремительно подошел к нему, обмакнул кисть, а затем широкими и решительными мазками нанес свою романтическую версию событий, полную ярких тонов. И это, амиго, окончательная отповедь всем его критикам и убежденным скептикам.

* * *

Британия в 1964 г. была во многих отношениях несоизмеримо лучшей страной, чем в начале века, когда Черчилль стал депутатом парламента. Стало меньше чинопочитания и классовых предрассудков – подумайте о том, что пилоты Битвы за Британию были выпускниками государственных школ. Эти немногие вышли из рядов многих.

Мучительная бедность, которую Черчилль видел во время своей молодости, прогуливаясь по манчестерским трущобам в цилиндре, в значительной мере была преодолена. Шел процесс женской эмансипации, высшее образование начинало широкое послевоенное распространение, была создана национальная служба здравоохранения, происходило становление «государства всеобщего благосостояния», предназначенного для помощи каждому в тяжелую минуту.

Конечно, есть различные взгляды на роль Черчилля в этих преобразованиях, однако мне представляется очевидным, что лейбористское правительство 1945–1950 гг. в огромной степени обязано ему, причем не только за совместную работу Черчилля и Ллойд Джорджа в первые десятилетия XX в., но и за его предвосхищение будущего, высказываемое коалиционному правительству военного времени. 21 марта 1943 г. он выступил с речью под названием «После войны», в ней он приблизительно очертил большие изменения в здравоохранении, пенсионном и социальном обеспечении. Как позднее скажет Эттли: «У него была симпатия, симпатия невероятно широкого охвата, к простым людям по всему миру».

Черчилля не приводила в большой восторг перспектива массовой иммиграции в Британию (например, он говорил о «готтентотах»). Но, как правильно отметил Эндрю Робертс, эта иммиграция частично была результатом непрекращающегося романтического представления Черчилля о Британии как великой родине империи (что не изменилось и в 50-е гг.).

Вот отчего ему и консервативному правительству было тяжело пойти на то, чтобы попросту захлопнуть двери. Парадокс состоит в том, что он, при всем своем имперском восприятии Британии, стал на деле основателем (возможно, невольно и нехотя) сегодняшнего поликультурного общества.

В общем и целом в Британии произошла революция – но милостивая революция, сохранившая основы конституции. Черчилль впервые встретился с королевой Елизаветой II в 1928 г., когда ей было два года. Он заметил Клементине, что Елизавета была «личностью, в которой чувствовались властность и задумчивость, невероятные для младенца».

Вы можете счесть подхалимажем обнаружение властности в двухлетнем ребенке, но Черчилль дожил до премьерства, когда произошла ее коронация, и почти наверняка можно утверждать, что она была коронована лишь потому, что он дожил до премьерства. Эта мысль повергает критиков Черчилля в полное смятение и бегство: ни одно из этих изменений и улучшений – ни одно! – нельзя было бы считать разумеющимся, уступи Британия перед лицом нацистской угрозы.

Не было бы великого реформаторского лейбористского правительства из-за отсутствия демократии, чтобы привести его к власти. Не было бы профсоюзов, потому что они подверглись бы репрессиям вместе со свободой слова и гражданскими правами. Лондон не стал бы оживленной столицей мира, а превратился бы в тусклый притесняемый придаток, где родителей будущих поп-звезд побуждали бы называть младенцев Адольфами, а не Уинстонами.