Факультет патологии

– Да, танцевала прекрасно. А потом родилась Ленка, она перестала выступать, постоянно сидела дома. Ничего не делала, вечно у нее болела голова, говорила все время, что мигрени. И вот уже девятнадцать лет сидит дома и у нее болит голова.

– Что – серьезно?

– Да нет, думаю, просто актриса либо шизофреничка. У человека не может девятнадцать лет болеть голова. Ты видел, она и сегодня с повязкой была.

– А что это за ножи, откуда они? Ленка собирает?

– Нет, ее отец. Он когда в Финляндии работал, это перед попадом, то собрал колоссальную коллекцию финских охотничьих ножей и вывез ее сюда, обалденные деньги стоит, кстати. И до сих пор собирает, ему друзья по заказу привозят.

Коллекция ножей на стенах, на тумбах, в шкафу была и правда великолепна.

– И еще он собирает стереоаппаратуру. Вся квартира в остальных комнатах клевыми магнитофонами заставлена.

– Неплохое хобби.

– Этот, что ты включил, знаешь, сколько стоит?

– Нет.

– Тысячу четыреста.

– Не слабо. А чем он сейчас занимается?

– После залета ему дали работу в Москве, в институте США, он там каким-то большим отделом информации заведует, то ли еще чем-то.

– А как Ленке все это нравится – коллекции, магнитофоны?

– Плюс две машины: новая «Волга» и старая. А ей наплевать на все это, она даже не касается. Ее вещи, предметы не интересуют, она странная девчонка, то есть по-хорошему странная, ее только друзья и отношения с ними волнуют. А на остальное – положить. У нее, кстати, и отношения с предками прохладные. Да и у матери с отцом тоже: мать неделями в доме сидит, ни с кем не встречается, никого видеть не хочет. А отец своей жизнью живет. Раньше Ленку любил без ума.

– Вы о чем тут секретничаете? – Ленка подошла и обняла нас.

– О твоем папке, – сказал Боб.

– О, папка мой большой человек, – и она засмеялась безразлично.

– Пошли все выпьем, – сказал Боб, – а то пятнадцать минут стояли без дела, пока разговаривали. Теряя прекрасное время для выпивания.

Мы подошли к столу, и именинница нам разлила. Водка была мягкая, специальная, очищенная, но брала она крепко. Мы взяли по ореховому пирожку, чтобы закусить. И в этот миг Ирка дозрела.

Она встала на диван и сказала:

– А я хочу танцевать голая!

У Боба радостно засияли глаза:

– О, началось, кажется! Юстинов, проснись, Ирка твоя дозрела.

Боб потирал руки в предвкушении ожидаемого.

– А я хочу танцевать голая! – повторила Ирка, и вся, и всякая решимость горела на ее лице.

Она задрала ногу (без туфли) и поставила на стол, прямо в макушку большого торта.

Теперь все обратили внимание на нее, без исключения.

– Ир, пошла вон со стола, – сказал Юстинов, еще спя.

– Голая хочу! – заорала Ирка так, что я вздрогнул. И тут он проснулся.

– Ну что за дура, как нажрется, сразу ей голой хочется. Ты и так одеваться не успеваешь!

Боб, как патриций, с причмокиванием ожидал действия, обняв именинницу.

Ирка встала второй ногой на стол и сделала па. Что-то, зазвенев, хрустнуло, звякнуло, разбилось. Кажется, хрусталь.

– Ира, я кому сказал, приди в себя. – Юстинов приходил в себя тоже. Мне уже становилось нехорошо, так как я предчувствовал близящееся.

Ирка схватила край короткого платья и задрала его до пояса.

– Саш, у нее классные ноги, а? – Боб глядел и улыбался.

– Ира, если ты не слезешь сейчас со стола, я тебе таких п…й надаю, что ты у меня забудешь свое имя. – Как всё в мире, Юстинов повторялся.

Ирка стала прыгать на столе, в тарелки. Юстинов соскочил с дивана и бросился к ней, так как она поднимала платье уже выше пояса и – билась посуда. Яша перехватил его, предупредив, он легко и быстро снял Ирку со стола и поставил на пол. И в этот момент Юстинов сбоку дал ей гремящую пощечину. Яша успел поймать его вторую уже занесенную руку и сказал:

– Не надо было, Андрюша.

Сказал очень укоризненно, Ирку было жалко. Но не Бобу, ему было весело:

– Ирка не может жить без внимания. Ей сцена и акт нужен, она актриса.

И тут Ирка пришла в себя.

– Ах ты, сука. – Она впервые подняла голос против Юстинова, но это был поворотный пункт, переламывающий, основополагающий, хотя и в своей вторичности момент, – на кого ты руку поднял? На меня! – Она орала. – Да чтобы ты еще со мной или я когда под тебя легла! Говно, – вопила она благим матом, – ты же даже не мужик. – (Это я подозревал давно.) – Не лягу с тобой больше никогда!

– Ляжешь, никуда не денешься, а за оскорбление сейчас еще по роже дам.

– Не лягу, ублюдок, никогда. Хватит мне абортов и воспаления придатков. Я… я с Лилькой Улановой е…сь, понял, да!

Мне стало нехорошо внутри; благо на Иркины слова никто не обратил внимания.

– Скажи, Саш, я это делала?! Делала, делала!!

– Ир, не неси херню, – завелся Юстинов (ревнует, что ли?), – а то вышвырну на улицу.

– Я сама пойду, от тебя на край света сбежит любая.