Факундо

Из Палаты представителей, куда Росас явился получить жезл прави­теля, он отъезжает в багрово-алом экипаже, выкрашенном по его прика­зу ех professo[376] для такого торжественного события и украшенном алы­ми шелковыми лентами; в экипаж впряжены те, кто безнаказанными убийствами с 1833 года держал город в постоянном страхе. Это Народ­ное общество, у них у пояса ножи, на них алые жилеты и алые ленты, на которых читаем: «Смерть унитариям!» У ворот дома Росаса те самые люди, что везли экипаж, встают в почетный караул; сюда стекаются го­рожане, за ними — генералы: ведь необходимо продемонстрировать без­граничную приверженность персоне Славного Реставратора Законов.

На следующий день появляется воззвание к народу и список изгнан­ников, в котором фигурирует один из его зятьев — доктор Альсина. Упомянутое воззвание — одно из немногих распоряжений, самолично на­писанных Росасом; к сожалению, этого цепного документа у меня нет под рукой. Программа правления разъяснялась в нем открыто, без око­личностей. «Тот, кто не со мной,— мой враг»,— такова политическая аксиома, освещающая ее; объявлялось, что потечет кровь, и единствен­ная обещанная гарантия — неприкосновенность собственности. Горе тем, кто вызовет гнев Росаса!

Спустя четыре дня церковный приход Сан-Франсиско извещает о своем намерении отслужить мессу и вознести Te Deum в знак благода­рения Вседержителю и т. п.; население приглашается торжественно от­метить своим присутствием этот акт. Близлежащие улицы в празднич­ном убранстве, устланы коврами и дорожками — это настоящий восточ­ный базар: камчатые и пурпурные ткани, золото и драгоценные камни в причудливом обрамлении. Народ заполняет улицы, стекается молодежь поглазеть на нововведение; дамы превращают приход в место вечернего гулянья. Молебен продлевается на один день, затем еще на один, в го­роде царит оживление, люди снуют взад и вперед, все возбуждены, пре­кращены всякие работы — и так продолжается четыре, пять дней под­ряд. «Гасета» описывает самые мельчайшие подробности пышного празд­нества.

Через восемь дней другой приход извещает о своем Te Deum, его прихожане намереваются посоперничать в энтузиазме с соседями и зат­мить их торжества. Какая роскошь кругом, какое множество украшений! Портрет Реставратора помещен на улице под балдахином, на котором алый бархат оттеняет золотая тесьма с кистями. И снова все приходит в движение на много дней, вся жизнь протекает в сметливом приходе. Спустя несколько дней — другой приход, новый праздник в другом райо­не. Но до каких же пор праздновать? Народ еще не устал от спектаклей? В чем причина такого энтузиазма, не охладевающего целый месяц? По­чему бы всем приходам не устроить празднества одновременно? Нет, это энтузиазм организованный, управляемый исподволь.

Проходит год, но торжества в церковных приходах все продолжают­ся, официально организованный всплеск радости переходит из городов в селения и, кажется, никогда не кончится. «Гасета» в течение полутора лет занята описанием праздников федералистов, и постоянно в ней по­является одна и та же картина: портрет Росаса, установленный на спе­циальной повозке, везут впряженные в нее генералы и дамы — подлин­ные федералисты. «Et le peuple, enchante d'un tel spectacle, enthousiasme du Te Deum, chante moult bien a Notre-Dome, le peuple oublia qu'il payait fort cher tour, et se retirait fort joyeux»[377].

По истечении полутора лет после этих празднеств багровый цвет превращается в символ верности делу, портрет Росаса, вначале помещен­ный в алтарях, становится частью повседневного костюма, каждый дол­жен носить его на груди в знак пламенной любви к персоне Реставрато­ра. Наконец из этого разгула рождается страшная Масорка — федера­листская полиция, которую образуют добровольцы-энтузиасты. Им вме­нено в обязанность поначалу ставить недовольным клистир из перца и скипидара, а потом, если этого воспламеняющего курса лечения недоста­точно, обезглавливать тех, кого следует.

Вся Америка потешалась над знаменитыми празднествами в Буэнос-Айресе, почитая их пределом развращения народа, я же рассматриваю их как явление политического порядка, принесшее столь обильные пло­ды. Как в республике, в которой никогда не было монархов, насадить идею личной власти? Багровая лента — это символ террора, что сопро­вождает вас повсюду: на улице, в лоне семьи; вы принуждены помнить о ней, одеваясь, раздеваясь, а ведь идеи запечатлеваются в памяти всег­да по ассоциации. Знакомое дерево в поле напоминает нам, о чем мы разговаривали десять лет назад, проходя мимо него; и вообразите, ка­кие мысли и неизгладимые впечатления могут быть связаны с багровой лентой, которая непременно должна напомнить о Росасе!