Факундо

Так воспитанный, до поры обласканный судьбою, Буэнос-Айрес решительно, без колебаний, не отступая перед препятствиями, посвятил себя самосозиданию и созиданию республики, самоосвобождению и освобождению Америки. Ривадавиа был живым воплощением поэтического величественного духа, который владел всем обществом. Он продолжал дело Лас-Эраса, создавая мощную форму, в которой должно было отлить­ся великое американское государство, Республика. Из Европы он звал образованных людей для работы в печати, ученых на университетские кафедры, земледельцев для заселения пустынных областей; из Европы он вывез корабли для судоходных рек, меркантилизм и свободу верова­ний, кредиты и Национальный банк для развития промышленности, все тогдашние великие теории общественного развития, чтобы на их основе создать собственное государство. Он «вывез», одним словом, Европу, что­бы разом водворить ее порядки в Америке и за десять лет осуществить дело, на которое прежде потребовались бы века. Были ли его планы бесплодными мечтаниями? Нет, утверждаю я. Все его нововведения продол­жают жить, за исключением тех, что варварство Росаса сочло помехой для своих посягательств. Свобода вероисповедания, поддержанная высшим духовенством Буэнос-Айреса, не отменена; европейское население распространяется по всему краю и берет в руки оружие motu propio[246], чтобы покончить с тем единственным препятствием, которое лишает его благ, даруемых этой землей; реки шумом волн молят о том, чтобы были снесены созданные властями искусственные препятствия, мешающие судоходству; Национальный банк укоренился в нашей жизни столь глубоко, что сумел спасти общество от нищеты, в которую мог ввергнуть его тиран. А самое главное, сколь фантастичным и вневременным ни вы­глядит это величественное общественное устройство, к установлению которого спешат в наши дни все американские народы, в то время оно было по крайней мере необременительным, сносным, и сколько бы ни кричали денно и нощно те, кто утратил совесть, Ривадавиа не пролил ни единой капли крови, не посягнул ни на чью собственность и в итоге добровольно избрал вместо пышности президентского правления благо­родную бедность, скромную долю изгнанника. Росас, столько клеветав­ший на него, утонул бы в море крови, пролитой им самим; а сорок мил­лионов песо из национальной казны и пятьдесят миллионов из личных состояний, которое растратил он за десять лет на ведение нескончаемой войны, развязанной им в угоду собственной дикости, в руках мечтателя и глупца Ривадавиа превратились бы в судоходные каналы, новые города и многочисленные общественные заведения. И за Ривадавиа, уже умер­шим для своей родины, сохранится слава гражданина, представлявшего европейскую цивилизацию в ее лучших устремлениях, а его противники пусть обретут славу, ими заслуженную,— как представители варварства в самых ненавистных и отвратительных его проявлениях. Росас и Рива­давиа обозначили две границы Аргентинской Республики: один — через пампу — с дикарями, другой — через Ла-Плату — с Европой.