Факундо

Бурлящая политическая деятельность, ученые дебаты, светский и дипломатический салон, газеты и парламент — все эти, так сказать, классические образы гражданской, цивилизованной по европейскому канону жизни тешили воображение Сармьенто и вдохновляли его на краю света, в забытой богом Чили. Сармьенто мечтал о другом стиле и жанре общественной жизни и создавал их, строя себя самого как человека нового будущего. Публичность, просвещенность, политичность, гражданственность — вопреки застою, молчанию, господствующему на его родине под пятой полуграмотных каудильо. Он хотел не частных реформ, а смены всей общественной системы, как писал Э. Мартинес Эстрада, хаосу он противопоставлял порядок. Сармьенто ощущал себя просветителем и, в сущности, был им, но просветительский дух его весьма отличен от классического просветительства, породившего своеобразные инварианты в Испанской Америке в конце XVIII—XIX в. В Новом Свете история вплотную сдвинула разные общественные эпохи и соответствующие им духовные, интеллектуальные структуры, создавая причудливые, необычные симбиозы. Сама социальная ситуация порождала классическое просветительство, но на него наслаивались новые идеи, веяния, стереотипы мышления, шедшие из Европы, прежде всего из буржуазной Франции с ее духом прагматизма и конкуренции. Этот дух новой эпохи, от которого еще свободны романтики — соратники по Майской ассоциации, явственно ощущается в Сармьенто. Зависть, ревность, амбиции, алчность — сколь рискованно это определение нормы гражданского человека, опасно балансирующее на грани гуманизма!

Во времена буркой деятельности Сармьенто, как ископаемое из другой эпохи, доживал свой век другой выдающийся просветитель Испанской Америки, венесуэлец Симон Родригес, учитель и друг Симона Боливара, называвший себя Самуэлем Робинзоном, забытый, оставшийся в полном одиночестве со своими мечтаниями в духе социального утопизма. Когда Симон Родригес лишался школы и учеников, он изготовлял мыло и свечи — мыло очищает от грязи, а свеча дает свет... Оказываясь без средств к существованию, Сармьенто тоже торговал в лавке, возможно, также мылом и свечами, но это только до времени, когда можно будет, надев фрак, войти в салон, в военный штаб, занять редакционный стол, кресло министра, президента, кем он и станет в конце концов, чтобы «мыло» и «свечи» дать целой стране, народу, нации. Однако это будет уже деятельность иного смысла и порядка; в ней, как писал Анибаль Понсе, выветрится дух «социального романтизма» тех, с кем он начинал, — «поколения 1837 года».

И Эчеверриа, и Сармьенто использовали понятие «социализм». Однако в программе Эчеверриа и других это понятие имело двоякий смысл. Во- первых, оно означало приверженность принципу социальности, либерализма, в противоположность принципам аристократизма, олигархии и индивидуализма, свойственных колониальному обществу. Во-вторых, имело прямую связь с европейским утопическим социализмом (Сен-Симон, Леру) и, соответственно, с утопизмом времен Руссо, классического Просвещения, Великой французской революции. Но эта исконная связь утрачивается у Сармьенто: социализм для него означал лишь «социальность», тот идеал либерально-гражданского общества, что он противопоставлял «варварству», воцарившемуся в Аргентине.

Эчеверриа, запершись в одиночестве в осажденном Монтевидео, в 1845 г. писал окончательный вариант «Социалистического учения», а Сармьенто в том же году издал «Факундо», книгу, подводившую окончательную черту под утопиями 30-х годов. Сармьенто оставил яркий портрет Эчеверриа, в котором сквозят и горячая симпатия к нему, и отчетливое неприятие его позиции: «Эчеверриа — поэт безнадежности, вопль разума, растоптанного конями пампы, стон одинокого человека, окруженного взбесившимися мычащими быками, которые роют копытами землю вокруг него и грозят острыми рогами. Несчастный Эчеверриа! Больной духом и телом, изнуренный пламенным воображением, изгнанник без пристанища, он мыслит в обстоятельствах, когда никто не размышляет, когда либо склоняют голову, либо поднимают мятеж, ибо иной возможности духовного проявления здесь нет. В книгах, концепциях, теориях, принципах он ищет объяснения причин бури, бушующей вокруг него, все еще мечтая подняться над потоками грязи и войти в иной мир, порождение иных сил..»[469]