Факундо

Здесь перед вами идеализация бурной, полной опасностей жизни, где идет борьба между цивилизацией и варварством. Гаучо-Певец[122] — тот же бард, песнопевец, трубадур средневековья, что действовал на таких же подмостках в самой гуще борьбы городов и обособленного феодального села, той жизни, что уходит, и той, что идет на смену. Певец скитается из одного селения в другое, «из хижины в сарай»[123], воспевая героев пампы, преследуемых властями; он поет о горе матери, у которой во время недавнего набега индейцы похитили детей, о поражении и гибели отважного Рауча[124], о крахе Факундо Кироги[125] и о судьбе Сантоса Переса[126]. По сути дела, не сознавая того, певец, как средневековый бард, с пылом выполняет работу летописца, писателя, воссоздающего народные обычаи, историка, биографа, и его стихи собирались бы, как документы, на которые придется опираться будущим историографам, если бы рядом не существовало другое, образованное общество, способное на более глубокое осмысление событий, чем то, что предстает в простодушных рапсодиях нашего бедолаги. В Аргентинской Республике на одной и той же земле соседствуют две различные цивилизации: одна, только что родившаяся, не подозревая о том, что происходит у нее за спиной, пользуется наивными и обычными для средних веков средствами; другая пытается, не обращая внимания на то, что творится вокруг нее, приобщиться к последним достижениям европейской цивилизации. Век XIX и век XII сосуществуют: один в городах, другой — в пампе.

У певца нет постоянного места жительства: его жилище там, где застигнет ночь, судьба — в его стихах и его голосе. Повсюду, где звуки съелито сзывают танцоров, всюду, где поднимается стаканчик вина, певцу уготовано почетное место и особая роль на празднике. Аргентинский гаучо не станет пить, если его не вдохновляют музыка и стихи[127], и в любой лавчонке-пульперии[128] для певца найдется гитара, и он поет, а у дверей томится на привязи его конь, напоминая хозяину о предстоящем долгом пути туда, где ждут его поэтическое искусство.

Певец вплетает в свои героические песни рассказ о собственных подвигах. К несчастью, аргентинский бард не всегда в ладах с правосудием. Обычно у него на счету несколько ран, нанесенных в поножовщине, одно или два несчастья[129] — убийства! — им совершенных, украденный конь или похищенная девушка. В 1840 году на берегу величественной Параны в группе гаучо, скрестив ноги, сидел на земле певец, который развлекал и тревожил слушателей пространной и увлекательной историей своей жизни, рассказами о своих приключениях. Он поведал уже о похищении возлюбленной, обо всех трудах, им свершенных, о несчастье и о ссоре, что была его причиной, сообщил о встрече с сельской полицией и о том, как пришлось защищаться[130] и сколько ран нанести, как вдруг крики толпы и солдат возвестили, что на этот раз он окружен. Действительно, отряд подковой окружил людей, свободным оставался лишь путь к Паране, которая несла свои воды в двадцати варах внизу: такой высокий и крутой был берег. Услышав крики, певец не растерялся: стремглав вскакивает он на коня и, бросив пристальный взгляд на солдат с нацеленными на него ружьями, поворачивает коня в сторону реки, закрывает ему глаза своим пончо и вонзает в бока шпоры. Спустя мгновение все увидели, как из вод Параны вынырнул конь со снятой уздой, чтобы легче было плыть; за ним, держась за его хвост, следовал певец и спокойно, словно он сидел в лодке с восемью гребцами, смотрел на удаляющийся берег. Несколько выстрелов не помешали ему целым и невредимым добраться до первого же островка, который виднелся впереди.

Впрочем, собственные сочинения певца утомительны, монотонны, неправильны, когда его покидает вдохновение. Его поэзия скорее повествовательна, чем сентиментальна, полна образов, навеянных сельской жизнью, лошадьми, картинами пампы, которые делают ее метафоричной и несколько напыщенной. Когда певец повествует о подвигах своих или какого-нибудь прославленного злодея, он напоминает неаполитанского импровизатора, небрежного и прозаичного, который лишь временами достигает поэтических высот и вновь покидает их, переходя к заурядному повествованию почти без соблюдения правил стихосложения. Кроме того, у певца есть репертуар, составленный из народной поэзии: он знает кинтильи, десимы и октавы, владеет различными жанрами в восьмисложном стихе. Среди них немало достойных сочинений, полных вдохновения и чувства.

К этим четырем своеобразным национальным типам можно было бы добавить много других, столь же любопытных и оригинальных, как предыдущие, если бы они с такой же полнотой раскрывали национальные обычаи, без которых невозможно понять ни наших политических деятелей, ни изначально американскую сущность кровавой борьбы, рвущей на части Аргентинскую Республику. Знакомясь с этой историей, читатель сам сумеет разобраться, где здесь следопыт, где проводник, злой гаучо или певец.