Факундо

Огромные пространства на окраинах страны совершенно не заселены, есть пригодные для судоходства реки, по которым до сих пор не прошло ни одного даже самого хрупкого суденышка. Зло, от которого страдает Аргентинская Республика, — это ее протяженность; пустынные земли окружают ее со всех сторон, вклиниваются в глубь ее; одиночество, безмолвие, ни единого человеческого жилья — таковы, как правило, естественные границы между провинциями. Необъятность во всем: бескрайняя равнина, бесконечные леса, безбрежные реки, всегда неясная линия горизонта, покрытая облачной пеленой или подернутая туманной дымкой, не позволяющими различить, где кончается земная твердь и начинается небо.

С юга и с севера угрожают ей дикари, которые ожидают лунных ночей и, подобно стае гиен, нападают на пасущийся в полях скот и на беззащитные селения. Одинокий обоз, медленно одолевающий пампу, останавливается на недолгий отдых, и путники, сгрудившись у скудного огня, при малейшем шорохе сухой травы, колеблемой слабым ветерком, инстинктивно оборачиваются в сторону юга, пытаясь разглядеть во мраке ночи зловещие тени дикой орды, которая в любой момент может напасть на них.

Если слух не улавливает никаких звуков, а взгляд не способен проникнуть за темную завесу, покрывающую одинокое безмолвие, то путники переводят взгляд на ближнего к очагу коня и успокаиваются, лишь если он спокоен и не прядет ушами. Тогда прервавшийся было разговор возобновляется, в рот отправляется кусок слегка поджаренного на костре вяленого мяса, которое обычно служит им пищей. Жителя пампы держат в страхе если не дикари, то тигр[50], который может его подстеречь, или змея, на которую он может наступить. Привычная и постоянная неуверенность в собственной безопасности накладывает, на мой взгляд, на характер аргентинца отпечаток стоического смирения перед насильственной смертью — напастью, неотделимой от его жизни, ставшей обычным, как любой другой, видом смерти, и, возможно, это объясняет отчасти то безразличие, с каким аргентинец убивает и сам встречает смерть[51], а оставшиеся в живых не испытывают глубоких и долгих переживаний.

Обитаемую часть этой страны, наделенной большими природными богатствами и разнообразием климата, можно разделить на три различающиеся между собой зоны, и в каждой из них отношения местного населения с окружающей природой накладывают на его характер своеобразный отпечаток. На севере, переходя в Чако[52], густые, непроходимые леса покрывают пространства, которые мы назвали бы невиданными, если бы ничего иного, столь же невиданного по своим масштабам, не было в Америке. В центре и в области, тянущейся вдоль Анд, ведут между собой долгий спор пересеченная местность, пампа и сельва; в отдельных местах господствует лес, переходящий в заросли чахлого колючего кустарника, затем вновь, там, где протекает какая-нибудь река, начинается царство сельвы, и, наконец, на юге побеждает пампа, гордо выставляя, будто напоказ, свое гладкое, ворсистое чело, — необъятная, безграничная равнина без малейших неровностей, которые возмутили бы ее гладь, — земное море, напоминающее изображение на карте, земля, застывшая в ожидании, когда же посадят на ней что-нибудь, когда же ее засеют.

Как на приметную особенность этой страны можно указать на обилие пригодных для судоходства рек. Они текут со всех сторон от самого горизонта и, встречаясь, вливаются в Ла-Плату, которая достойно несет свою великолепную дань океану, принимающему ее в свое лоно с уважением и некоторым смущением. Однако эти бесчисленные каналы, вырытые старательной рукой природы, не вносят никаких изменений в национальные обычаи. Потомок испанских, авантюристов, которые колонизовали страну, питает отвращение к судоходству и чувствует себя словно в плену, будучи заключенным в узкие борта бота или лодки. Когда путь его преграждает большая река, он спокойно раздевается, нагружает коня и, направляя его, пускается вплавь к одинокому островку, едва различимому вдали; достигнув его, конь и всадник отдыхают, и так, плывя от островка к островку, они заканчивают, наконец, переправу.