Факундо

Анчорена[354] обращается к правительству с требованием навести порядок, хотя знает, что оно не располагает никакими средствами — полиции не подчиняются, а приказы приходят откуда-то со стороны. Генерал Гидо и доктор Алькорта[355] еще могут заставить Палату представителей выслушать свои решительные протесты, но опухоль не уменьшается — Росас, чтобы усугубить обстановку, из своей ставки обвиняет конгресс в беспорядках, которые сам же и провоцирует. Чего же он хочет? Править? Комиссия Палаты представителей предлагает ему возглавить правительство, говорят, только он может положить конец беспорядкам и прекратить агонию последних двух лет. Но Росас отказывается, и создаются новые комиссии, которые направляются к нему с новыми предложениями. Наконец, Росас находит способ примирения: он сделает им одолжение и возьмет бразды правления в свои руки, но при условии, что период правления, определенный законом в три года, будет продлен до пяти лет и ему передадут Всю Полноту Общественной Власти — новое понятие, смысл которого ясен одному лишь Росасу.

Пока Буэнос-Айрес и Росас ведут переговоры, приходит весть о распрях между властями Сальты, Тукумана и Сантьяго-де-Эстеро, которые могут привести к войне. Прошло пять лет с тех пор, как унитарии сошли с политической арены, и два — с тех пор, как федералисты города, черные спины[356], утратили всякое влияние на правительство; самое большее, чего они добиваются, — это приемлемые условия капитуляции. Между тем, в то время как город благоразумно сдается противнику вместе со всеми своими учреждениями, гарантиями прав личности и полномочными властями, Росас за пределами Буэнос-Айреса приводит в движение еще один не менее сложный механизм. Он вступает в активные отношения с Лопесом из Санта-Фе, происходит даже встреча обоих каудильо, и они ведут переговоры. Кордова находится под влиянием Лопеса, который поставил там у власти братьев Рейнафе. Факундо шлют просьбу погасить своим влиянием вспыхнувший на севере Республики опасный огонек раздора; никто иной, лишь он призван выполнить миссию миротворца. Факундо отказывается, колеблется, но наконец решается. 18 декабря 1834 года он отправляется из Буэнос-Айреса и, поднявшись в почтовый дилижанс, в присутствии нескольких друзей обращает прощальные слова городу. «Если мне все удастся, — говорит он, взмахивая рукой, — я вернусь к тебе, если же нет — прощай навеки!» Какие роковые предчувствия отражаются в эту минуту на мертвенно-бледном лице Кироги, какие чувства теснятся в душе этого отчаянно-дерзкого человека? Не приходит ли на память читателю поведение Наполеона, покидающего Тюильри в канун кампании, которая закончится Ватерлоо?[357]

Едва проехали половину дневного перегона, как попадается заболоченный ручей, который задерживает экипаж. Смотритель почтовой станции, находящейся по соседству, с готовностью спешит на помощь, впрягают новых лошадей, но, несмотря на все усилия, экипаж не трогается с места. Кирога приходит в ярость и приказывает запрячь самого смотрителя. Как только он оказывается в пампе, на лоне природы, в полуварварском обществе, дикость и страсть к террору вновь охватывают его.

Преодолев первое препятствие, Факундо мчится по пампе, подобно молнии; скачут ежедневно до двух часов утра, и в четыре дилижанс снова отправляется в путь. Кирогу сопровождают его секретарь доктор Ортис и один знакомый юноша, который встретился им в начале пути: колеса его брички сломались, и он застрял. Прибывая на очередную станцию, Факундо немедленно посылает узнать: «Когда проехал часки из Буэнос-Айреса?» — «Час назад», — отвечают ему. — «Коней без промедления!» — кричит Кирога. И снова в путь! Будто специально, чтобы картина выглядела помрачней, над ними разверзлись небеса: три дня дождь не прекращался ни на мгновенье, и дорога превратилась в бурный поток.

Пересекают границу Санта-Фе, и беспокойство Кироги возрастает; им овладевает тоска, когда в Павоне он узнает, что лошадей нет, а смотритель отсутствует. Пока разыскивают новую упряжку, Факундо находится словно в агонии, поминутно он кричит: «Коней! Коней!» Спутники не понимают, что с ним происходит, и с удивлением взирают на этого человека, грозу страны, — он испуган, его одолевают страхи, какие-то химеры. Когда экипаж, наконец, трогается, он шепчет тихонько, словно разговаривает сам с собой: «Лишь бы выбраться из Санта-Фе, остальное — чепуха». Когда они переправляются через Рио-Терсеро, поглядеть на знаменитого Кирогу сбегаются окрестные гаучо, они переносят дилижанс чуть ли не на руках.