Фальшивая графиня. Она обманула нацистов и спасла тысячи человек из лагеря смерти

Потом, всхлипывая, она предупредила Янину насчет ужасов, которые творят советские солдаты, и посоветовала получить разрешение на выезд, которое мог дать ей чиновник в офисе.

Оставив фрау Стифлер во дворе, Янина прошла в здание, казавшееся до странности пустым. Чиновника на месте не оказалось. Янина стала стучать в разные двери и заглядывать в кабинеты, когда никто не отвечал. Повсюду из столов были выдвинуты ящики, на полах валялся мусор и листы бумаги, но ни одного немецкого сотрудника Янина не нашла. Казалось, они все сбежали, оставив фрау Стифлер уничтожать улики.

Янина поспешила к себе в офис. Ее рабочая нагрузка в начале июня увеличилась, поскольку ГОС получил приказ взять на себя всю деятельность по поддержке заключенных, которую ранее осуществлял польский Красный Крест. Немцы решили, что только организация под их прямым контролем может иметь доступ в их тюрьмы, а не та, которая подчиняется международной штаб-квартире. Скжинский просил отложить передачу дел. Он говорил, что люблинский ГОС не может позволить себе закупать все медикаменты и оборудование, которое поставлял польский Красный Крест, а также платить дополнительным сотрудникам, которые понадобятся, чтобы приобретать и распределять их. Немцы ему отказали. Тем не менее Кристианс обвинял Скжинского в том, что считал узурпацией его полномочий[271].

В результате Янина теперь отвечала за поставки всех передач, лекарств и медицинского оборудования польским заключенным в Замек – неоготический замок девятнадцатого века, превращенный в тюрьму. Хотя он предназначался для семисот заключенных, их было там от двух до трех тысяч, и содержались они в ужасающих условиях, голодали и болели. За последние два месяца туда поступили сотни новых узников, преимущественно польских партизан, либо поляков, арестованных за участие в Сопротивлении.

Однако общее количество заключенных не менялось, потому что отправлялись они из тюрьмы так же быстро – на автобусах и фургонах, которые увозили их в Майданек. И не в сам лагерь, а прямо в крематорий. По крайней мере, один из фургонов был передвижной газовой камерой, душившей пассажиров по дороге. Остальных заключенных расстреливали в крематории или в близлежащем рву[272].

С 19 по 21 июля транспорт постоянно курсировал между Замеком и крематорием Майданека, пяти печей которого не хватало, чтобы избавляться от трупов. В секретную полицию поступил приказ: никто из заключенных не должен попасть в руки врага. Всех, кого нельзя эвакуировать, следует «ликвидировать», а тела уничтожить – либо сжечь, либо взорвать тюрьмы, где они содержались. В первую очередь казни подлежали все еврейские портные, сапожники и столяры, сидевшие в Замеке. Их оставили в живых в ходе операции «Праздник урожая», чтобы они изготавливали одежду и мебель для полиции безопасности.

Утром 22 июля жители Люблина услышали артиллерийскую канонаду, становившуюся все ближе. Многие из них попрятались в подвалах и бомбоубежищах, готовясь к сражению, которое вот-вот должно было захлестнуть город. Янина, однако, пошла к себе в офис, поскольку у нее было там жизненно важное дело. В тот день к представительству правительства в изгнании в Варшаве отправлялся курьер – вероятно, последний, кому удалось бы выбраться из Люблина. Янина хотела, чтобы он увез с собой списки, подготовленные ею, с именами, адресами и личными номерами всех заключенных концентрационного лагеря, кому Янина со своим комитетом волонтеров отправляли посылки.

Вскоре после полудня курьер отбыл со списками. Янина позволила себе на мгновение расслабиться, наслаждаясь мыслью о том, что немцы вот-вот уйдут – если не сегодня, то в ближайшие дни. А они с Генри по-прежнему живы. Против всяких шансов.

Внезапно вошел Дабровский и рассказал Янине, что только что произошло в его кабинете: туда ворвался мужчина в форме вермахта, утверждавший, что сидел в тюрьме в Замеке и что утром там произошла настоящая бойня. Дабровский говорил, что не поверил мужчине, решив, что это агент-провокатор. Однако Янина уже выскочила за дверь и помчалась вниз по лестнице. Она свернула за угол на улицу Ковальская. Перед ней стояли полуразрушенные здания, на мостовых валялся мусор и обломки – все, что осталось от четырехсотлетнего еврейского квартала. Над этой картиной разорения возвышался Замек.

Родственники заключенных столпились у наружной стены. Хотя входные ворота были распахнуты, они боялись заходить. Увидев Янину, бегущую к ним, они стали кричать:

– Немцы заложили внутри мины!

Янина все равно вбежала в ворота, и крики толпы стали громче и настойчивее.

– Не заходите, не заходите туда, графиня! Вы там погибнете! Внутри все мертвы. Они этого и хотят, чтобы вы погибли там.

Некоторые вставали на колени и молились.

Янина слышала их, но не могла остановиться. Она пробежала через ворота к огромной арке, ведущей во внутренний двор замка. Двери снова были открыты, и польский надзиратель стоял внутри, держа кольцо с ключами. Он показал ей налево:

– Вон туда, графиня, в тюремном лазарете могут быть раненые.