Фальшивая певица

– Знаете, она берёт верхнее фа, – добавила Сильвия, указывая на потолок, чтобы Максимилиан понял, какая это высокая нота.

Агнесса надулась.

– Я бы тоже смогла взять эту ноту, если бы позанималась, – обиженно проговорила она.

Сильвия вздохнула:

– Да, дорогая, но ты же этого не делаешь.

Кажется, они были готовы поссориться, но Сильвия отвлекла Агнессу, указав на драгоценные камни в браслете мадам Эмеральд:

– Смотри, Агнесса, это «золотые камни». Я слышала, что все двенадцать бриллиантов в этом браслете были вырезаны из одного алмаза, и они загораются красно-золотым огнём, если держать их напротив закатного солнца. Как ты думаешь, она их наденет, когда придёт к нам?

Глаза Агнессы мечтательно затуманились.

– Золотые камни! – проговорила она. – Есть ли в мире что-то более прекрасное? – Она снова посмотрела на хорошенькую женщину в журнале и взяла подругу за руку. – Великая мадам Эмеральд – и поёт на одной сцене вместе с нами! – воскликнула она. – Ты только представь себе!

Им не пришлось долго представлять себе эту картину. Мадам Эмеральд прибыла буквально на следующий день, в сопровождении двадцати шести шляпных коробок, девяти сундуков, шести чемоданов, пяти косметичек, одного большого ящика и перепуганной служанки.

Мадам выплыла из авто и проследовала в холл во главе процессии из загнанных носильщиков, спотыкающихся под весом такого небывалого багажа. Она не обратила внимания на поклон швейцара и нервные реверансы Агнессы и Сильвии, которые всё утро прождали в фойе в надежде увидеть её.

Она продефилировала мимо, и только полы бархатного манто развевались в такт её шагам. Мадам Эмеральд была закутана в бархат и меха с головы до ног. Серебряная вышивка украшала её подбитое мехом манто, белая меховая шляпка гордо восседала на голове, а шею окутывала норковая горжетка[6].

Мадам Эмеральд остановилась посредине холла, и месье Лаврош приступил к тщательно подготовленной приветственной речи. Мадам улыбалась и кивала, выслушивая комплименты, но не произносила ни слова. Её ярко накрашенные губы оставались плотно сжаты.

Максимилиан подумал, что в облике мадам есть что-то картинное. Все её черты казались выписанными масляной краской, от высоко изогнутых бровей до родинки над губой. На неё кот уставился особенно пристально. Он был уверен, что на фотографии родинка находилась с противоположной стороны. Волосы мадам сейчас не были уложены крупными кольцами, как в журнале. Они спадали на плечи, скрывая её круглые щёки и подбородок.

– …и мы в восторге от предоставленной возможности приветствовать вас в нашем скромном театре. Ваше участие сделает, я уверен, «Драгоценности графини» самым ярким спектаклем в истории Королевского театра, – закончил речь месье Лаврош. Он выпрямился и поднёс к губам руку мадам.

Сильвия и Агнесса вытянули шеи. Глаза Агнессы горели, она пыталась рассмотреть запястье мадам – надела ли она знаменитый браслет с золотыми камнями.

Мадам Эмеральд пригладила горжетку вокруг шеи, и хвостик норки задрожал, как будто зверёк собрался убежать. Но даже сейчас певица продолжала хранить молчание.

Месье Лаврош заверил, что ей будут предоставлены самые роскошные апартаменты с несколькими комнатами, исключительно для её удобства, и что её не должно ничего беспокоить – все проблемы будут решены, как только она пожелает. Мадам Эмеральд продолжала хранить молчание.

Воцарилась тишина, и это уже начинало действовать на нервы всем присутствующим, так что Максимилиан решил провести свой «мур-тест» для мадам Эмеральд. Он спрыгнул на пол, легко приземлившись у её ног, потёрся головой о её щиколотку и издал громкое, рокочущее мурррр.

Великая певица опустила взгляд. Она охнула от неожиданности, потом раскинула руки так, что манто взлетело позади неё. Мадам наклонилась, подхватила Максимилиана и прижала его к груди.

– Ой, я обожаю котиков! – воскликнула она. – Он будет моим любимчиком!

Месье Лаврош уставился на мадам Эмеральд.

Агнесса прикрыла рот рукой. Сильвия в изумлении округлила глаза.

Мадам Эмеральд наконец заговорила, но вместо сладкозвучных нот, которые так очаровывали публику и высшее общество, из её рта доносилось грубое, хриплое карканье. И это знаменитая, милая, известная всем мадам Эмеральд?

Месье Лаврош промямлил:

– Ваш голос, мадам…

Актриса застыла. Максимилиан подумал, что на её лице сейчас такое выражение, какое бывает у помощника Билла, когда его обнаруживают спящим во время представления или когда он плохо закрепит трос.

– Что мой голос? – холодно спросила она.

Месье Лаврош зарделся:

– Он… он звучит немного… ну… странно… Как будто вы его сорвали.

Странная улыбка промелькнула на лице мадам.

– Вечно меня окружают дилетанты! – огрызнулась она. – Неужели певица всегда должна только петь? Можно позволить моему голосу немного отдохнуть?

Максимилиан нахмурился. Это было очень странно. Все известные певцы и певицы, которые до этого появлялись в театре, не только пели, но и говорили тоже чудесными голосами.

– Я вам покажу, – прокаркала мадам Эмеральд. – Подождите! Я вам всем ещё покажу! А теперь – где моя гримёрная?