Фальшивые червонцы

О действиях этих стало известно «верховному правителю» адмиралу Колчаку. Затревожились военные миссии англичан и французов. Вдобавок ходили смутные слухи, что за спиной Василия Викторовича стоит будто бы генерал Юденич, вздумавший таким способом обеспечить свою независимость от Колчака.

Последовал раздраженный запрос в Ревель, в штаб Юденича, с требованием немедленно объясниться. В ответ была получена столь же раздраженная телеграмма: «Категорически объявляю, что никогда не имел и не имею отношения к генералу Бискупскому и германофильским организациям в Берлине».

Заделавшись правой рукой кобургского императора, генерал Бискупский с наслаждением погрузился в привычную стихию закулисных интриг и комбинаций. Смещен был с должности советника граф Бобринский, первейший друг Кирилла Владимировича. Оттерли помаленьку и камергера Мятлева, ведавшего разведкой.

«Государев акт» вызвал раскол эмиграции на непримиримо враждующие лагери «николаевцев» и «кирилловцев». Углублению этого раскола и в особенности вербовке новых верноподданных была целиком посвящена хлопотливая деятельность генерала Бискупского.

Уж что-что, а стравливать людей он умел, как никто другой. Перессорились при его ловком содействии даже члены семейства Романовых. Николай Николаевич, понятно, и слышать не хотел о признании кобургского самозванца, у него имелись свои соображения о порядке престолонаследия. Однако великие князья Андрей Владимирович, Дмитрий Павлович и Александр Михайлович поспешили отправить Кириллу I приветственные верноподданнические телеграммы. После они отреклись от своих телеграмм, сослались на недоразумение, но дело было сделано.

Вершиной интриганских усилий Бискупского, правда не принесшей ему слишком большой славы, надо считать сенсационный приезд в Кобург казачьего генерала Шкуро. Того самого генерала по фамилии Шкура, что переименовал себя ради благозвучности в Шкуро, а в годы гражданской войны по заслугам получил прозвище Шкуро-Вешатель.

Прикинув шансы «за» и «против», сметливый казачий генерал решил переметнуться в лагерь Кирилла I. Аудиенция, данная ему в личных покоях императора, отличалась особой теплотой и сердечностью, хотя высокие договаривающиеся стороны не по всем статьям беседы сумели прийти к обоюдному согласию.

Шкуро, недолго думая, похвастался, что за него горой стоят все донские и кубанские казачьи части, покинувшие родину с армией барона Врангеля. Явился он, дескать, пред светлые очи самодержца с предложением немедленно созвать в Париже съезд казачьих депутатов. Съезд этот официально провозгласит преданность казаков Кириллу I, и камарилья Николая Николаевича в Шуаньи будет посрамлена окончательно.

Идейка выглядела заманчиво, сулила немалые преимущества, но и цена оказалась чрезмерной. На организационные расходы Шкуро потребовал миллион марок и лишь позднее, сообразив, что хватил через край, обещал удовлетвориться половиной этой суммы.

Кирилл Владимирович определенного ничего не сказал. Обещал подумать, посоветоваться с приближенными. Авансом ходоку казачьих частей выписали чек на сто тысяч марок.

Позднее стало для всех очевидным, что и одной паршивой марки не следовало давать этому пустобреху. С созывом казачьего съезда начались сплошные затруднения: то одно мешало, то другое, а устроитель его, прикинувшись обиженным, не казал больше глаз в Кобург. Словом, плакали денежки, заработанные для императорской казны Викторией Феодоровной в трудном ее заокеанском турне, бесследно сгинули в широких карманах Шкуро-Вешателя.

Николай Третий или Кирилл Первый?

Вопрос этот был поставлен остро, непримиримо, и все ожесточенней делалась потасовка двух враждующих лагерей белогвардейщины, все более дикие формы принимала. Не было в ней ни благородства, ни запрещенных приемов, ни даже обычного здравого смысла, свойственного всем нормальным людям, — наружу лезло лишь остервенение мастеров скуловорота, стремящихся к победе любой ценой.

Стороннему наблюдателю картина казалась нелепой, напоминающей дурной сон. Шел восьмой год строительства новой социалистической жизни, укреплялся международный авторитет Советской власти, а в Шуаньи и в Кобурге все еще делили право на российскую корону. Фантасмагория какая-то, бред сивой кобылы!

Если бы, к примеру, выйти на улицу и спросить любого встречного ленинградца, за кого он — за Николая Третьего или за Кирилла Первого, реакция была бы скорей всего насмешливо-снисходительной. «Ты что, браток, пьешь с утра и не закусываешь? — рассмеялись бы в ответ. — Валяй домой, хорошенько проспись». Могло, впрочем, обойтись и без юмора, смотря на кого наскочишь. Могли за милую душу сгрести в охапку и препроводить на Гороховую, поскольку вопросик-то явно контрреволюционный, подстрекательский.

Но чекистам по роду их занятий не полагалось устраивать референдумы на улицах. Не следовало им тратить душевные силы и на бесплодные возмущения по поводу благоглупостей и несуразностей эмигрантского бытия.