Фамильная честь Вустеров

     Они закружились, и сначала было  трудно  разобрать, кто из них где,  но вот он  разжал руки,  и я  наконец увидел  его отдельно  от нее  и с ног  до головы.  Он здорово  раздобрел  за время, что  мы  не виделись.  Деревенское сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще несколько  фунтов веса  к  его и без  того  внушительной комплекции.  Тощий, долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на "Великопостных гонках".

     Однако я скоро понял,  что изменился он только внешне. Он чуть  не упал на ровном месте, споткнувшись о ковер,  налетел  на  оказавшийся  поблизости столик и, как ни  трудно это было, умудрился его опрокинуть, –  нет, передо мной все  тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги – левые, и если его отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге.

     В былые  времена в колледже  физиономия Пинкера вечно сияла здоровьем и радостью. Здоровье осталось – он напоминал одетый священником бурак, однако с весельем дело обстояло не столь  благополучно.  Лицо  было  встревоженное, мрачное,  наверно, совесть  совсем  искогтила его. И  не  наверно, а  точно, потому что в руке  он  держал  ту  самую  каску,  которую  я видел на голове полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи,  будто каска жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки.

     – Вот, принес, – тупо сказал он.

     – Ах, Гарольд!

     – И  перчатки твои тоже принес. Ты  их забыла.  Я одну только  принес. Другой не нашел.

     – Спасибо,  любимый. Бог с  ними,  с  перчатками. Ты у меня  настоящее чудо. Расскажи мне все в подробностях.

     Он открыл было рот,  чтобы рассказывать, да так и застыл, –  я увидел, что он  в ужасе глядит  на меня.  Потом перевел взгляд  на Дживса.  Нетрудно догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы – живые  люди или из-за  нервного  напряжения,  в  котором он  живет,  у  него начались галлюцинации.

     – Стиффи,  – прошептал  он, –  ты,  пожалуйста, сейчас не смотри  на комод, но скажи, там кто-то сидит?

     – Что? А, да, это Берти Вустер.

     – Правда,  он? – Его лицо посветлело. – Я был не вполне уверен. А на гардеробе тоже кто-то есть?

     – Там камердинер Берти, Дживс.

     – Приятно познакомиться, – сказал Пинкер.

     – Очень приятно, сэр, – отозвался Дживс.

     Мы с  Дживсом спустились  на пол, и я шагнул  к старому другу, протянув руку.

     – Ну, здорово, Пинкер.

     – Привет, Берти.

     – Сколько лет, сколько зим.

     – Да уж, давненько не виделись.

     – Ты, говорят, священником стал.

     – Верно.

     – Как прихожане?

     – Отлично, спасибо.

     Наступила пауза, и я подумал, хорошо бы расспросить его об однокашниках – кого  он видел в последнее время, о ком что слышал, – словом, как обычно при встрече  двух друзей после долгой разлуки, когда  говорить особенно не о чем, но мне помешала  Стиффи. Она ворковала над каской, как мать  у колыбели спящего младенца,  но тут вдруг возьми да и надень каску на себя, и при этом громко рассмеялась, а Пинкеру это было  как нож в сердце, он снова ужаснулся тому, что  сотворил.  Вы  наверняка  слышали  выражение: "Несчастный слишком хорошо знал, что его ждет". Так вот, это сейчас в  полной  мере относилось к Гарольду Пинкеру. Он прянул как испуганный конь, налетел на еще один столик, шагнул  заплетающимися  ногами  к  креслу,  опрокинул   его,  потом  поднял, поставил, сел в него и закрыл лицо руками.

     – Если об этом узнает младший класс воскресной школы! – простонал он, дрожа всем телом.

     Я хорошо понимал друга. Человек в его положении должен вести себя очень осмотрительно. Прихожане  ожидают от священника ревностного исполнения своих обязанностей. Они представляют себе его пастырем, который читает проповеди о разных там хеттеях,  аморреях и как  они еще называются,  возвращает  мудрым словом  на  путь  истинный  грешника,  кормит  супом болящих, поправляет  им подушки,  ну  и все  прочее.  Когда  же  они  обнаружат,  что  он  стащил  у полицейского каску, они  изумленно посмотрят друг  на друга с  осуждением  в глазах и  спросят, достоин ли этот  человек выполнять столь  высокую миссию. Вот  что  тревожило  Пинкера  и  не  позволяло  быть  прежним жизнерадостным священником, который так  весело смеялся на последнем празднике в воскресной школе, что все до сих пор не могут его забыть.

     Стиффи захотела приободрить возлюбленного.

     – Прости меня, милый. Если ее вид тебя расстраивает, лучше я ее уберу. – Она  подошла  к  комоду  и засунула каску в ящик. – Только я не понимаю, почему ты расстраиваешься. Мне кажется, ты должен радоваться  и гордиться. А теперь расскажи мне все.

     – Пожалуйста, – поддержал ее я. – Хочется узнать из первых рук.

     – Ты крался за ним, как тигр? – спросила Стиффи.