Фамильная честь Вустеров

     Он почтительно поправил меня,  выразив  мнение, что животное, о котором идет речь, вовсе не крошечная плюгавая собачонка, а  собака средней величины с  прекрасно  развитой мускулатурой.  Он  особенно  советовал  мне  обратить внимание на челюсти и зубы Бартоломью.

     Я принялся уговаривать его.

     – Вот  увидите, Дживс,  если  вы  неожиданно  прыгнете,  его  зубы  не вонзятся в тело. Вы можете подскочить к кровати, сорвать простыню и замотать в нее пса, он не сообразит, что случилось, а мы окажемся на свободе.

     – Да, сэр.

     – Ну так что, будете прыгать?

     – Нет, сэр.

     Наступило довольно тягостное молчание. Пес Бартоломью  все  так  же  не мигая   смотрел    на   меня,   и   опять    я   заметил   на    его   морде высокомерно-добродетельное ханжеское  выражение,  которое  мне еще больше не понравилось. Кому приятно сидеть на комоде, куда вас загнал скотч-терьер, но мне казалось, что в таком случае животное должно хотя бы  проявить понимание и не сыпать соль на раны, не спрашивать взглядом: "Ну  что,  спасли тебя?" Я решил прогнать с его морды  это  выражение. В шандале, стоявшем возле  меня, был  огарок свечи,  я  вынул  его  и бросил  в мерзкую  тварь.  Бартоломью с жадностью сожрал свечу,  через  минуту его вырвало, и  он,  дав мне короткую передышку,  как ни  в  чем  не  бывало снова  уставился на  меня.  Тут дверь открылась,  и  в  комнату  вошла  Стиффи. А я-то ждал ее часа через два,  не раньше.

     Мне сразу бросилось  в глаза, что  ее обычной жизнерадостности  как  не бывало. Ведь Стиффи  минуты  не посидит на месте,  вечно  куда-то несется – молодые  силы  играют,  так,  кажется,  говорят,  но  сейчас  она  двигалась медленно, нога  за ногу, как бурлаки на Волге.  Она равнодушно посмотрела на нас, бросила:  "Привет, Берти. Привет, Дживс" – и,  казалось, забыла о нас. Приблизилась  к  туалетному столику, сняла шляпку и,  опустившись  на  стул, мрачно  посмотрела  на себя в зеркало.  Видно,  ее душа была как  проколотая шина, из которой вышел воздух, и я понял, что, если не заговорю, она тоже не заговорит, а молчать сейчас и вовсе неловко. Поэтому я сказал:

     – Привет, Стиффи.

     – Привет.

     – Приятный  вечер. Вашего  пса  только  что  вырвало  на   ковер.

     Это, конечно, была прелюдия к главной теме, которую я и начал развивать.

     – Вы, наверно, удивились, Стиффи, застав нас здесь?

     – Нет, ничуть. Вы искали блокнот?

     – Ну  конечно.  Именно  блокнот.  Хотя,  если  честно,  мы  не  успели приступить  к  поискам. Ваш  песик  был  против.  –  Я  все  это  с  юмором представил, обратите внимание. В таких случаях только юмор и спасает.  – Он неправильно истолковал наш визит.

     – В самом деле?

     – Да. Я очень затрудню  вас,  если попрошу пристегнуть к его  ошейнику надежный ремень и отвести угрозу, нависшую над демократией во всем мире?

     – Да, очень затрудните.

     – Неужели вы не хотите спасти жизнь двум вашим ближним?

     – Не хочу. Я не хочу  спасать жизнь мужчинам. Ненавижу мужчин, всех до одного. Надеюсь, Бартоломью искусает вас до костей.

     Призывами к человечности ее не проймешь,  это  ясно.  Попробуем  другой подход.

     – Я не ждал вас  так скоро,  – сказал я. – Думал, вы пошли в рабочий клуб бренчать на фортепьяно, пока Растяпа Пинкер показывает цветные картинки и читает лекцию о Святой земле.

     – Я и пошла.

     – Но вернулись что-то слишком уж рано.

     – Да. Лекцию отменили. Гарольд разбил слайды.

     – Не может быть. –  Ну  конечно,  разве  мог он их не переколотить, у него ведь руки не тем концом вставлены.

     – Как же это случилось?

     Она вяло погладила  по голове пса  Бартоломью, который подошел  к  ней, чтобы с ним поиграли.

     – Уронил их.

     – Почему?

     – Он был в шоке, потому что я разорвала нашу помолвку.

     – Что???

     – Что слышали. – Глаза ее заблестели, казалось, она заново переживает эту тяжелую  сцену, в  голосе зазвучал металл – ну  прямо голос тети Агаты, когда она разговаривает со мной. Куда  девалась вялая манера, в первый раз я увидел, как эта юная особа полыхает от ярости. –  Пришла  я  к  Гарольду  в коттедж, мы поговорили о разных разностях, потом я  спрашиваю: "Милый, когда ты  стащишь  каску  у Юстаса Оутса?" Вы не поверите, но он посмотрел на меня таким ужасно робким,  испуганным  взглядом и  сказал,  что долго боролся  со своей совестью,  надеясь получить ее согласие, но совесть  не сдалась, она и слышать не хочет о  краже каски у Юстаса Оутса, поэтому все  отменяется. "Ах так? –  сказала я и выпрямилась во  весь рост.  – Значит, отменяется?  Ну, тогда и помолвка наша тоже отменяется". Он и уронил все слайды Святой земли, которые держал в обеих руках, а я ушла.

     – Ушли? Неужели?

     – Да, ушла. И считаю,  что  правильно сделала. Если он будет  говорить мне "нет"  каждый раз, как я попрошу  его о  каком-нибудь пустяке, лучше  уж узнать об этом заранее. Все сложилось как нельзя лучше, я просто счастлива.

     И, шмыгнув  носом, да так  громко, будто рядом разорвали кусок полотна, она закрыла лицо руками и  разразилась  безудержными  рыданиями, как принято говорить.