Фамильная честь Вустеров

     Конечно,  душераздирающее  зрелище,  и  вы не слишком  ошибетесь,  если выскажете предположение, что  меня переполнило сочувствие к ее горю. Уверен, во всем  Уэст-Энде не найти другого мужчины, который  бы так живо откликался на женские страдания.  Будь я  поближе, я  бы  безо всякого  погладил ее  по голове. Но  несмотря на доброе  сердце, у Вустеров довольно земного здравого смысла, и я очень скоро сообразил, что в этой истории есть свои плюсы.

     – Ужасно, – сказал я, – сердце кровью обливается. Верно, Дживс?

     – Безусловно, сэр.

     – Да, черт  возьми,  оно  просто  истекает  кровью, и  ничего  тут  не скажешь, можно только выразить  надежду,  что великий целитель Время залечит рану. И поскольку в сложившихся обстоятельствах блокнот вам, конечно, больше не нужен, может быть, вы вернете его мне?

     – Что?

     – Я  сказал,  что,  поскольку  ваш  предполагаемый  союз  с   Пинкером распался, вы, естественно, не пожелаете  хранить  среди  своих вещей блокнот Гасси...

     – Ах, не морочьте мне сейчас голову вашими дурацкими блокнотами,

     – Ну, конечно, конечно, у меня и в мыслях  не  было.  Просто  я  хотел сказать,  что,  если когда-нибудь у вас найдется  время...  выдастся  лишняя минута... вы не сочтете за труд...

     – Ладно. Но сейчас я не могу отдать его вам. Блокнота здесь нет.

     – Нет?

     – Нет. Я положила его...

     Что это? Она остановилась на самом интересном месте, потому что  все мы вдруг услышали стук. Стук доносился со стороны балкона.

     Должен упомянуть, что в  комнате  Стиффи, кроме кровати под балдахином, ценных картин, обитых богатой тканью мягких кресел и  прочей дорогой мебели, которых  совершенно  не заслуживала  эта  наглая  девчонка,  кусавшая  руку, которая кормила ее,  устроив в  своей квартире  в  ее честь  обед, а  теперь испытывала по ее  милости жуткое  отчаяние и  тревогу,  – так  вот, в  этой комнате был  еще и балкон.  Стучали в  балконную дверь, из  чего можно  было заключить, что за ней кто-то стоял.

     Бартоломью мгновенно понял это, потому что с необыкновенным проворством подскочил к  балконной двери  и стал выгрызаться наружу. До  сих пор пес вел себя в высшей степени сдержанно, казалось, он готов сидеть и гипнотизировать вас взглядом вечно, а тут  вдруг  оказалось, что это хулиган и  сквернослов. Наблюдая, как он  бесчинствует,  грызя дверь  и  исходя площадной бранью,  я благодарил  Бога,  что мне  удалось  так  быстро  вскочить  на  комод. Дикий кровожадный зверь – вот кем оказался этот Бартоломью Бинг. Конечно, не нам, смертным,  осуждать  замыслы мудрого Провидения, но, черт  меня  возьми,  не понимаю я, зачем собаке не слишком  большого размера оно дало челюсти и зубы крокодила.  Впрочем,  что  толку  удивляться,  теперь  все  равно  ничего не изменишь.

     Стиффи от неожиданности замерла, что вполне  естественно, когда девушка слышит стук в балконную дверь,  но  через минуту опомнилась и пошла  узнать, что все  это  значит. С комода, где я сидел, мне было ничего не углядеть, но туалетный  столик  был  явно  расположен  более  удачно.  Вот  она  откинула занавеску  и  вдруг  прижала  руку  к груди, как актриса на сцене, с ее  губ сорвался громкий  крик, я услышал его, несмотря на  оглушительный лай и хрип вконец осатаневшего терьера.

     – Гарольд!  –  воскликнула  она,  и,  следуя  простейшей   логике,  я заключил, что  на балконе стоит мой старый добрый  друг Растяпа Пинкер, ныне священник.

     В голосе юной  авантюристки была та  самая радость, с  которой  женщина встречает рокового  любовника,  однако,  поразмыслив,  эта  особа сочла, что подобный тон  не слишком уместен после  сцены, только что  происшедшей между ней и служителем  Бога.  И  заговорила холодно и враждебно,  я  все  слышал, потому что она взяла на руки эту злобную тварь Бартоломью и зажала ему пасть рукой – я бы такого в жизни не сделал, осыпь меня золотом.

     – Что вам угодно?

     Бартоломью молчал,  слышимость  была великолепная. Голос Пинкера звучал слегка приглушенно  за стеклянной дверью,  но все равно можно было разобрать каждое слово.

     – Стиффи!

     – В чем дело?

     – Можно войти?

     – Нет, нельзя.

     – Я кое-что принес.

     Юная шантажистка в восторге взвизгнула.

     – Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее?

     – Да.

     – Ах,  Гарольд, какое счастье, какая  радость! Она в  волнении открыла балкон,  в  комнату  ворвался  холодный  ветер,  коленкам под брюками  стало холодно. Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся  на балконе, и через минуту я понял причину его нерешительности.

     – Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится?

     – Нет, нет. Подожди минуту.

     Она отнесла животное к чулану,  где  висела одежда, бросила его туда  и закрыла дверь. Никаких сообщений из-за  двери  не  последовало, поэтому надо полагать, что  тварь улеглась на  полу и заснула. Скотч-терьеры – философы, они легко приспосабливаются к  переменам  жизни. Тяпнут слабого, от сильного убегут.

     – Путь  свободен, мой ангел, – сказала она,  возвращаясь к балкону, и переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия.