Фамильная честь Вустеров

     – И ведь что самое гнусное: ему в точности известно, сколько я получаю на карманные расходы,  и  он всегда может высчитать,  на  какую именно сумму ограбить меня. В этом  году  два  раза  оставлял  меня  без  гроша, и все по наущению этого  подонка Оутса: за  превышение скорости в населенном пункте и за то, что Бартоломью слегка, ну просто почти совсем незаметно куснул его за ногу.

     Я повздыхал сочувственно, однако мне  не  терпелось  вернуть разговор к блокноту.  Увы,  барышни   не  в  состоянии  долго  удерживать  внимание  на действительно важных предметах.

     – Оутс  так бесновался, можно  было подумать, Бартоломью выгрыз у него фунт мяса.  Сейчас  он  тоже  рвет  и мечет. Я больше не в силах терпеть это полицейское  преследование.  Можно  подумать,  мы  живем  в  России.  Берти, надеюсь, вы тоже ненавидите полицейских?

     Я не  готов идти  столь далеко в своем отношении  к этой превосходной в целом категории людей.

     – Пожалуй, но,  так  сказать,  не en masse[11], надеюсь, вы  меня  понимаете. Они  все  разные, как и  представители других слоев общества. Есть спокойные и добродушные индивиды, у кого-то этих качеств не  хватает. Я знаю очень достойных полицейских.  С тем, что дежурит возле "Трутней",  мы просто приятели. Что  касается этого Оутса,  мне трудно судить, я ведь его почти не знаю.

     – Можете поверить  мне на слово:  редкостный негодяй. И  этот  негодяй будет  жестоко наказан.  Помните,  я  не  так давно  обедала у  вас?  Вы еще рассказывали  о  том,  как  пытались   сорвать   каску   с  полицейского  на Лестер-сквер.

     – Да, тогда-то я и познакомился с вашим дядюшкой. Именно этот инцидент свел нас.

     – В тот день  ваш рассказ не произвел на меня особого  впечатления, но на днях он мне вдруг вспомнился,  и я подумала: "Поистине из уст младенцев и грудных детей!" Я так давно искала способ отомстить Оутсу, и  вот пожалуйста – вы мне его подсказали.

     Я вздрогнул. В значении ее слов нельзя было ошибиться.

     – Неужели вы решились украсть его каску?

     – Ну что вы, конечно нет.

     – Очень мудро с вашей стороны.

     – Я  отлично понимаю: это должен  сделать мужчина. И  потому попросила Гарольда. Он, святая душа, постоянно твердит, что готов ради меня на все.

     Обычно  на  лице у Стиффи задумчивое, мечтательное выражение,  кажется, что мысли  ее витают  в высоких и прекрасных далях.  Упаси вас Боже поверить этому лицедейству. Она не узнает прекрасную, возвышенную мысль, даже если ей подать ее на вертеле под соусом  "тартар". Как и Дживс, она редко улыбается, но сейчас на ее лице сияла экстатическая – проверю потом это слово у Дживса – улыбка, а глаза ярко горели.

     – Ах,  он  такой   необыкновенный,  удивительный,  – пропела она.  – Знаете, мы с ним помолвлены.

     – В самом деле?

     – Да, только никому ни слова. Это великая тайна. Дядя Уоткин ничего не должен знать, пока мы его не умаслим.

     – А кто такой этот ваш Гарольд?

     – Наш деревенский  священник.  – И  она  обратилась к Бартоломью:  – Правда  ведь,  наш прекрасный, добрый священник украдет  для  твоей  мамочки каску  у  этого противного, злого полицейского и  твоя  ненаглядная  мамочка станет самой счастливой женщиной на свете?

     И так далее  в  том  же  духе,  но  меня  от  сюсюканья  тошнит.  А вот представления этой юной преступницы о  нравственности  –  если только слово "нравственность" здесь вообще уместно – привели  меня  в  полное  смятение. Знаете, чем больше  я  провожу времени  с  женщинами, тем крепче  убеждаюсь: необходим  закон. Нужно  что-то  делать с ними, иначе  здание  общества рухнет  до основания, а мы будем только хлопать ушами, как ослы.

     – Священник? – повторил  я. – Господь с вами, Стиффи, не  станете же вы просить священника похитить у полицейского каску.

     – Не стану? А почему?

     – Очень странная просьба. Из-за вас беднягу могут лишить сана.

     – Что, лишить сана?

     – Так   наказывают   духовных  лиц,  которые  совершают   неподобающие поступки.  И,  несомненно,  именно  так закончится для  праведного  Гарольда позорная авантюра, на которую вы его подбиваете.

     – Не вижу в ней ничего позорного.

     – Вы считаете, подобные эскапады для священника в порядке вещей?

     – Да,  считаю. Во всяком  случае, у Гарольда они получаются виртуозно. Когда он учился в колледже Магдалины,  он невесть что вытворял, пока на него не снизошло духовное прозрение. А так он просто удержу не знал.

     В колледже Магдалины? Интересно. Я и сам в нем учился.

     – Стало быть, выпускник Магдалины? А  в каком году он ее кончил? Может быть, я его знаю.

     – Еще бы не знать! Он часто вас вспоминает. А когда я ему сказала, что вы едете к нам, страшно обрадовался.  Это Гарольд Пинкер.

     Я чуть дар речи не потерял.

     – Гарольд Пинкер! Растяпа Пинкер, старый дружище! С ума сойти! Один из моих лучших друзей.  Я  часто думал, куда он  подевался?  А он, оказывается, втихаря заделался священником. Лишний раз подтверждает  истину, что половина людей не  знает, как живут остальные три  четверти. Это  надо же –  Растяпа Пинкер! И он сейчас спасает души, вы меня не разыгрываете?