Фантасмагория душ. Рассказы и стихи

А Бог его знает… Найдут что-нибудь. Возможно, это будет творчество. Мы превратимся в летающих и мечтающих создателей, желающих самовыразиться и показать миру наше внутреннее «Я». С большой буквы, с самой большой.

Тогда мы станем жить не так, как сейчас. Сейчас, раз – и ты уже подросток, два – ты уже дяденька, три – и вот старик смотрит на тебя из зеркала. А в будущем будет так: раз – и ты уже юноша, два – и ты ещё юноша, три – а ты по-прежнему юноша, полон жизни, планов, счастливый-пресчастливый. Ну, как картина? «Нью-Васюки» в полный рост, описанные только яркими, сочными красками. В рамке. И рамка исключительно с позолотой. Богатая такая – пребогатая…

Полетят, обязательно полетят, в будущем все будут летать. А нам что делать? Эх, бедные мы, несчастные, приземленные черепахи! Нам остаётся только мечтать… О том мечтать, что сделают другие. А мы соберёмся на небке в кружочек и посмотрим на Землю, где наши потомки станут подобны птицам – вольные, чистые и счастливые.

В точности как те, которые ушли. Они наверняка уже почувствовали, как это –летать, беззаботно и красиво. Да, мама? Да, папа? Вы, несомненно, расскажете мне, когда полетели в первый раз. Но не сейчас. Пока не настал мой срок, я ещё потренируюсь во сне…

Кружись, кружись, мой разум, в страстном танце…

Кружись, кружись, мой разум, в страстном танце,
Зажатый между солнцем и луной.
На небе, залитом густым багрянцем,
Прошу, найди путь к памяти земной.

Внутри коры – клокочущая лава,

А на Земле – зелёная трава.
И льётся, льётся музыка лукаво,
Заманивая силой колдовства.

И, открывая перед Богом двери,

Впускает в разум свет и чистоту.
В больничном белоснежном интерьере
Пытается постигнуть красоту.

О, музыка! Всё для тебя возможно!

Ты в силах мир перевернуть вверх дном.
Вот так, с улыбкой милой, осторожно,
Пустить конец спектакля кувырком.

Кубики

Бог протягивает тебе руку помощи.

– Я сам! – говоришь ты ему, отвергая бескорыстную поддержку.
– Сам так сам, – Всевышний изображает печаль, и смиренно улыбаясь,
показывает тебе, что отходит в сторону…

Иногда события, происходящие с нами, кажутся простыми и понятными, словно лежащие в картонной коробке двадцать деревянных кубиков – пять по горизонтали и четыре по вертикали. Можно при желании развернуть, но всё равно, как ни крути, получается двадцать.

Надпись на коробке – «Азбука», нанесённая ещё в советские времена, осунулась и стала менее заметной, словно старушка, отдавшая свою красоту беспощадному и жестокому времени. Яркие краски испарились в воздухе, и на плёнке воспоминаний осталось только чёрно-белое кино. Даже звук куда-то пропал, размашисто размазывая тишину по светлому экрану в кинотеатре.

Персонажи лишь раскрывают рты, а смысл разговора можно понять только по надписям на обратных сторонах фотографий из старого альбома. Кубики, прижавшиеся друг к другу, смотрят на тебя испуганными глазёнками. Они показывают наклеенные на их грани потрескавшиеся картинки из стародавних мультфильмов нашего детства.

Вот в левом верхнем углу лежит кубик с буквой «А». Рядом с ней изображен Айболит в белом халате со стетоскопом наперевес. За ним прижухалась пузатая «Б» с нависшим над ней весёлым Буратино, который всё ещё пытается проткнуть носом нарисованный на холсте очаг Папы Карло. В середине гордо стоит Кот в Сапогах, поставив одну ногу на букву «К». У правой стенки жужжит Муха-Цокотуха. Кажется, что её «Ж-ж-ж-ж» проникает в наш кинозал с одним только сидящим тут зрителем.

Это, видимо, я, похожий на юнгу рядом с буквой «Ю» на кубике. Кушаю попкорн и наслаждаюсь просмотром немого фильма, слова которого давно забыты. Играет пианино, чтобы скрасить захватившую кинозал тишину. Вдруг откуда-то снизу, из колонок, отвечающих за басы, прорывается:

– У тебя развязался шнурок.

– Это Вы к кому обращаетесь? – с задержкой реагирую я на реплику невидимого собеседника.

– Да знаю, знаю, – отвечает недовольно моим голосом некто третий.