Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.

Заметив меня, рыцарь приветственно вскинул руку и собирался было проехать мимо, но когда я шагнул к нему, натянул поводья и остановился, так что его стремена оказались прямо передо мной. Я поднял глаза и к своему несказанному изумлению и восторгу — хотя в тот же миг внезапная боль хлестнула мне сердце жгучим языком пламени — увидел, что это тот самый рыцарь в ржавых доспехах, которого я когда–то повстречал в лесу, а потом видел во дворце вместе с мраморной девой. Но теперь я почувствовал, что готов броситься ему на шею, потому что она любила его! Это открытие лишь укрепило мою решимость: ещё до того, как я узнал его, я подумал, что попрошусь к этому рыцарю в оруженосцы; по всей видимости, его никто не сопровождал.

Я в нескольких словах высказал свою просьбу. Рыцарь помедлил, задумчиво глядя на меня. Он явно подозревал, кто я такой, но почему–то колебался. Я ничуть не сомневаюсь, что вскоре он убедился в правоте своей догадки, но за всё время, пока мы были вместе, ни одним словом не обмолвился о том, что (как он, должно быть, полагал) мне хотелось оставить незамеченным, а может быть, и скрыть.

— Оруженосец и рыцарь должны быть друзьями, — наконец произнёс он. — Вот моя рука.

Он протянул мне правую руку в латной рукавице, и я радостно и крепко сжал её в своих ладонях. Больше не было сказано ни одного слова. Рыцарь тронул коня, который снова медленно двинулся вперёд, а я зашагал рядом и чуть сзади.

Через какое–то время мы выбрались на поляну, где стояла маленькая хижина. Увидев нас в окно, из неё стремительно выбежала женщина.

— Дитя моё, бедная моя девочка! Вы нашли её? — задыхаясь выкрикнула она.

— Нашёл, — ответил рыцарь, — но она сильно изранена, и мне пришлось оставить её у отшельника. Она и сейчас там, и думаю, поправится. А это я привёз вам в подарок, — сказал он, отвязывая от седла шею жуткого чудовища. — Больше эта гадина вас не тронет.

С этими словами он свалил свою страшную ношу возле дома, но к тому времени женщина уже почти скрылась в густой чаще. Однако в дверях хижины показался её муж и с безмолвной благодарностью взглянул на своего избавителя.

— Закопайте его поглубже, — сказал рыцарь, кивая на поверженное чудище. — Появись я минутой позже, и ничто бы уже не помогло. Но теперь бояться нечего. Редко бывает, чтобы на памяти одного человека эти твари дважды появлялись в одном и том же месте.

— Может быть, вы спешитесь и немного отдохнёте, сэр рыцарь? — спросил крестьянин, успевший немного прийти в себя.

— С превеликой благодарностью, — отозвался рыцарь. Соскочив с коня, он передал мне поводья, велев мне расседлать его и отвести в тенёк.

— Привязывать его не нужно, — сказал он. — Он никуда не убежит.

Сделав всё, как он сказал, я вернулся в хижину и увидел, что рыцарь сидит за столом, сняв шлем, и по–приятельски беседует с хозяином. Я стоял возле открытой двери и, глядя на него, внутренне радовался тому, что белая дева выбрала его, а не меня. Я никогда не видел облика возвышеннее и благороднее. Все его черты дышали милосердием и любовью. Казалось, его единственной и желанной наградой после недавнего жестокого поединка была возможность явить мягкость по–женски ласкового сердца. Но когда разговор на минуту затих, он глубоко задумался. В тот же миг улыбка исчезла с его лица, изящно изогнутые губы распрямились и сжались, словно рыцарь решительно стиснул зубы; весь его облик стал твёрдым и строгим, почти неистовым, и только глаза продолжали пламенеть, как священная жертва, принесённая на тяжёлом гранитном камне.

Тут вошла женщина, неся в руках искалеченную девочку, — такая же бледная, как её крохотная ноша. С неукротимой любовью и отчаянной нежностью она всматривалась в безжизненное личико, обескровленное и почти прозрачное от ран и пережитого ужаса.

Рыцарь поднялся, и всё лицо его засияло тем светом, который до сих пор лучился лишь в его глазах. Он взял малышку на руки, с помощью матери снял с неё платьице и осмотрел её увечья. По лицу его бежали слёзы. Он нежно перевязал раны, поцеловал бледную щёчку и бережно передал девчушку матери.

Наверное, вернувшись домой, он расскажет любимой лишь о горе и радости родителей. Но для меня средоточием всего происходящего был лик мужественного воина в блестящих стальных доспехах, взирающего на полумёртвого ребёнка с невыразимой добротой и милостью, в то время как могучие руки поворачивали маленькое тельце, перевязывая его даже бережнее, чем руки самой матери, если такое вообще бывает.