Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Из воспоминаний кота Баюна

Семен Михайлович Буденный был груб, как бульдог.

Кривоногостью и большегрудостью он на него весьма походил, а некоторые черты характера даже усомниться не давали в его истинном происхождении. Недостаток воспитания чувствовался сразу. Несомненно, он был храбрым человеком — только храброе существо может хватить лапой по округлым ягодицам женского зада, в любое время ожидая, что тебе достойно ответят. Семен Михайлович делал это регулярно, а на возмущенный визг хозяйки дома отвечал раскатистым добродушным смехом.

Единственным его достоинством были усы, они как-то примиряли меня с красным командиром. Да и шашка, которая висела у него на боку, придавала его тени вид некоторой хвостатости. И все-таки в нем больше чувствовался грубый невоспитанный пес, а не рафинированный и прекрасно воспитанный кот. Впрочем, от вахмистра никак нельзя ожидать повадок и поведения штабс-капитана.

Вечерами красные пили. Это было обыденным времяпровождением и для белых, а тем более для зеленых, но те обычно выпивкой сопровождали игру в карты и другие азартные игры, а выпив, затевали драки, ставящие целью определить лидера. Точь-в-точь как стая собак. Красных азартные игры не интересовали, а командиров им ставили сверху. В Лукоморске они отдыхали от фронтовых баталий, зализывали раны и приводили в порядок потрепанные затяжными боями войска. Иногда они награждали бойцов, отличившихся в сражениях. Награждали своеобразно — половина героев получала кумачовые, подшитые кожей галифе, вторая половина награждалась именным оружием. Лучше бы все они награждались штанами! Бойцы, получившие именное оружие, сразу начинали его опробовать, затевая пальбу по гусям или рубку плетней вместе с висящими на них макитрами. В свободное время красные командиры пылко волочились за местными барышнями, и это сближало красных с их военно-политическими противниками. Порой такие мероприятия напоминали пресловутую собачью свадьбу, но в отличие от ее участников красные бойцы и командиры были вооружены не клыками, а саблями и кавалерийскими винтовками, что делало их куда более опасными вожделеющих совокупления псов.

Подчиненные были под стать командирам.

Разумеется, я старался держаться вдали от Семена Михайловича. Однажды он во всеуслышанье заявил, что терпеть не может кошек, а внушительный пинок в зад еще более укрепил меня в честности и откровенности сказанных им слов. Потереться у стола даже не стоило и пробовать. Грубые пинки и обидные слова заставляли меня поспешно спасаться бегством. Сколько вкусных кусочков рыбы и мяса было вынесено от стола грубым дворовым псам, с которыми Буденный чувствовал несомненное родство: достаточно было видеть, как ласково он треплет их лохматые головы. Дворняги унижались перед ним, опрокидываясь на спину и бесстыдно показывая розовато-белые животы. Как они виляли своими хвостами, как умильно и бесстыдно демонстрировали Буденному свою преданность, а он принимал все за чистую монету, совсем не понимая, что псы просто демонстрируют вековые инстинкты дружелюбия, конечная цель которых очевидна и груба — добиться кусков и тем обеспечить сытость в течение дня. Некоторые псы — под гогот красных командиров — даже лакали налитый им в миски самогон, а потом умильно выли на луну, демонстрируя худшие собачьи качества — тупость, агрессивность, угодливость и поклонение ложным кумирам, которых они в другое время с удовольствием бы загрызли, хотя бы для того, чтобы напиться свежей их крови. А в это время подлинный аристократ духа, тонко чувствующее существо, вынуждено было отлеживаться на дереве или прятаться за приступкой печи, чтобы не попасться на глаза злобным тварям, легко находящим общий язык.

Мое кошачье уязвленное самолюбие страдало.

Более других я сошелся с пожилым вестовым Иваном Порфирьевичем Угрюмовым. Надо сказать, что фамилию свою вестовой оправдывал.

Судьба его поразила меня и еще раз убедила в том, что среди низших чинов всех армий идейные соображения оказывают второстепенную побудительную роль, а факторами, заставляющими их бороться на той или иной стороне, могут выступать самые неожиданные причины. Будучи беднотой, Иван Порфирьевич принял революцию со всем пылом души и вступил в Красную гвардию, вступившую в село. Но в тот же день со двора новоявленного бойца его товарищи увели два десятка кур и красавца кочета, любимца Ивана Порфирьевича. Возмутившись произволом, Угрюмов в ту же ночь дезертировал и перешел на сторону белых, которые стояли в соседнем хуторе. Там его за службу у красных маленько пожурили, по справедливости выпороли и взяли на службу в Белую гвардию. Однако история показала себя коварной девицей. Через неделю Белая гвардия торжественно вступило в родное село Ивана Порфирьевича. В целях прокорма товарищи увели со двора новоявленного белогвардейца свинью с двумя подсвинками, а пытающего возражать Угрюмова выпороли так, что он смотреть не мог на жареную свинину и наваристые щи с салом. В последующую ночь Иван Порфирьевич не спал. Он деятельно готовился к переходу к красным: зашел в штаб, где спали пьяные командиры, и собрал все карты, снес в укромное место два десятка винтовок и двенадцать пар сапог, после чего перешел на сторону красных, попав, таким образом, в отряд товарища Буденного. Отряд торжественно занял село, из которого позорно бежали белые, и в ознаменование победы зарезали корову Ивана Порфирьевича. Кровно обиженный, он теперь лишь ждал удобного момента, чтобы уйти к белым.

Но отцы-командиры, а тем более редкие комиссары из балтийских моряков об этом даже не подозревали…

Разумеется, я не стал разубеждать Угрюмова в задуманном. Каждое разумное существо должно обладать свободой воли, на него нельзя воздействовать, он должен принимать решения исключительно в силу сложившихся у него обстоятельств.

Настал день, когда, развернув знамена, красные покинули город. Скажу, что я был этому даже доволен. С уходом их местные дворовые псы сразу же присмирели, а одному из бывших прихлебателей я даже подрал морду. Факт, что он на меня не кинулся, а с жалобными воплями забился в конуру и угрожал всеми карами в случае очередного прихода его покровителей.

Весь день после этого я ходил гордо.