Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

* * *

Трактирщик смотрел на Кторова с упреком.

— Я о вас думал лучше, — он покачал головой, словно упрекал себя в излишне хорошем мнении, которое он ошибочно сложил о Кторове.

— Хватит разговоров, — сказал Гнатюк. — Хватит разговоров. Так за разговорами вся жизнь пройдет. Нет у нас время на разговоры, гражданин Сунжиков-Марлинский.

— Хотите, пластинку поставлю? — спросил трактирщик. — Честно говоря, даже не представляю, чем моя скромная персона могла привлечь внимание грозных органов. Он завозился, перебирая тонкими длинными пальцами грампластинки.

— Петр Лещенко душевный есть, — сказал он, не поднимая головы. — Дивные песенки Изы Кремер.

— Ты нам Александра Кумка поставь, — тяжело сказал лукоморский чекист. — Очень мне его песенки послушать хочется. Нет у тебя пластинок с его песнями? Тогда сам спой.

Трактирщик подержал в восковых пальцах черный диск пластинки, бережно уложил его обратно в конверт. — Не понимаю вас, товарищ, — сказал он.

— Тамбовский волк тебе товарищ, — сказал Гнатюк свинцовым тягучим голосом. — Или те, кто под катакомбами живет. Ты лучше вот о чем подумай: пока мы к тебе сами пришли, по душам потолковать решили. Но можем ведь и к себе забрать, верно?

Трактирщик резанул его взглядом и тут же опустил голову. Дрожащими пальцами он перебирал конверты с пластинками, и было видно, что его это сильно успокаивает. — Погоди, Паша, — сказал Антон Кторов. — Не дави на человека.

Взял одну из пластинок, посмотрел на этикетку. Хорошая оказалась пластинка, Надежда Плевицкая на ней записана была, «курский соловей», надежда русского вокала. Трактирщик с тревогой следил за пластинкой.

— Осторожнее, — попросил он. — Это ведь редкость теперь, кто знает, жива ли она, споет ли еще нам?

— И я про то же, — сказал Кторов, досадуя на себя. Неправильно он себя вел, нехорошо. Чувство было такое, что он сейчас ребенка обижал, не способного ему достойно ответить. — Я ведь ее и уронить могу. Случайно, а?

Трактирщик потянулся к нему, но остановился. По скулам его ходили желваки.

— Все вы одинаковые, — печально и тоскливо сказал трактирщик. — Белые, красные, зеленые — у вас у всех одно на уме. Это же искусство, молодой человек. Жизнь, понимаете ли вы, коротка, а искусство вечно. А вы ведете себя так бесцеремонно. Я понимаю, оружие дает определенную власть, но должны же быть некоторые рамки. Ну захватили вы помещичью усадьбу, так зачем же в старинные вазы гадить и лошадям глаза выкалывать? Ведь все это ваше теперь, ваше! Неужели революция обязательно сводится к тому, чтобы порвать, разбить, уничтожить, нагадить, украсть, обобрать?

— Эге, — сказал Гнатюк почти весело. — Да ты еще испорченней, чем я думал! Так не зря ж говорят, что горбатого могила исправит!

— Отдайте пластинку, — попросил трактирщик.

— А это, дружок, как сам петь будешь, — весело объяснил Гнатюк. — Я ведь человек простой, мне все эти Вертинские, Кремеры да Лещенки по … Мне истина нужна, истина, господин Сунжиков-Марлинский. Как связь с атаманом держишь?

— Через юродивого, — сказал трактирщик. — Пишу записку, он относит. — И повернулся к Антону. — Вы не подумайте, я всю жизнь пытался быть вне политики. Не зря говорят, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Пластинки — мой грех, это моя страсть, а когда приходят и требуют услуг, угрожая перебить все, чем я жил долгие годы… Слаб я, слаб, нет у меня сил противиться чужой воле. Когда тебе говорят, что уничтожат твою жизнь… нет, не убьют, это слишком уж просто.

— Времени нет, — сказал Кторов. — Если этим можно уменьшить количество смертей…

Трактирщик ожег его взглядом.

— Скажите это русалам, — посоветовал он. — Скажите это всем тем, кто попал в проклятые жернова.

Кторов почувствовал смущение.

— Пропагандист, — вмешался Гнатюк. — Вот из-за таких люди и гибнут. И вообще, Сунжиков, у вас есть, где поговорить так, чтобы никто нас не услышал? Поверьте, мы пришли не бить ваши пластинки и даже не арестовывать вас, мы прекрасно понимаем, что вы тоже жертва, и больше ничего. Пора выбирать, на чьей вы стороне.

— А если я не хочу делать этот проклятый выбор? — вздохнул трактирщик. — Вы же прекрасно понимаете, что, выбирая одну сторону, вы становитесь объектом ненависти другой. Вы думаете, Кумок мне простит предательство, даже если оно будет невольным?

— А вот это уже разговор, — обрадовался чекист. — Тут мы, как говаривал грек Архимед, можем найти общую точку опоры. Ведите, Сунжиков, ведите, вы же понимаете, что от этого разговора вам не уйти.

* * *

В парке играл все тот же скрипач.

Кторов остановился и долго смотрел на сутулую фигуру с плавно двигающейся рукой. — Добрый день, — сказал немец по имени Эммануил. — Вы верите в счастливые дни в несчастливое время?

— Времена не выбирают, — рука опустилась, немец сел на скамейку. — Вы никогда не задумывались над этим? Каждый живет во времени, которое ему отведено судьбой. — Но сами вы хотите заглянуть в будущее. Потому вы ищете Сирина?