Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Знаете, — сказал трактирщик, — ужасно надоело быть марионеткой. Каждый пытается нащупать твое слабое место, а когда нащупывает его, считает, что взял тебя за глотку и может приказывать тебе сделать все что угодно. Понимаете, господин чекист, это слишком унизительно для человека. Я так больше не могу. Никто и никогда больше не будет приказывать мне. Никто и никогда. Мне надоело дергаться на веревочках.

— Да ну? — ухмыльнулся Гнатюк. — И ты придумал, как с этим справиться?

Кторов понял.

— Зачем? — сказал он. — Зачем, Сунжиков?

— Чтобы быть свободным, — криво усмехнулся он. — Поверьте, это оказалось не так больно.

— Вы о чем? — непонимающе вклинился в разговор чекист.

— Он побил все свои пластинки, — объяснил Антон.

— Не может быть! — Гнатюк ринулся в зал.

Зал был усеян черными осколками самых разнообразных форм. Около стойки чернела целая груда осколков. У виктролы оказалась сорванной крышка. Здесь действовал человек в бессильной и безрассудной ярости.

— А чего ее жалеть, — объяснил Сунжиков. — Для кого?

Глаза у него были сухие и спокойные, как у человека, твердо уверенного в том, что через несколько минут он умрет. В груде мусора лежали дивные музыканты и композиторы, успокоились Собинов и Шаляпин, заломив руки, в нелепом балахоне черного Пьеро лежал Вертинский, изящно выставив обнаженное колено, застыла Иза Кремер, подведенными несчастными глазками удивленно разглядывала вошедших Ляля Черная, в купеческой поддевке и алой рубахе смотрел в небеса Лещенко, и десятки других исполнителей, ставшие вдруг безголосыми, смотрели на трактирщика со страхом и состраданием.

— Дурак, — искренне сказал Кторов.

— Так что же, — ответствовал тот. — Зато теперь у меня нет слабости. Я свободен!

— Самому умирать еще страшнее, — угрюмо сказал Гнатюк.

— Вы знаете, нет, — трактирщик посветлел лицом. — Умирать самому значительно легче. Смерть — это черта, о которой страшно думать и которую совсем не страшно преступить. Куда тяжелее расстаться с тем, что составляло мою жизнь. Я — коллекционер. Господа чекисты, вам этого не понять. Но вы не волнуйтесь, ваше поручение я выполнил в точности. Знаете, те, против кого выступаете вы, еще страшнее — в вас есть организующее начало, которое способно остановить безумие в один прекрасный день, а они — стихия, которая может остановиться только сама, но сначала она зальет кровью все, до чего сумеет дотянуться. Бандиты и революционеры — две стороны одной медали, но меня успокаивает, что первые вооружены идеей, а это значит, что однажды им надоест резать и они придут к мысли, что мир живет созиданием. «Мир — хижинам, война — дворцам!» — лозунг хлесткий, не спорю, но к чему рушить дворцы, если они уже принадлежат тем, кто пока еще живет в хижинах?

— Арестовать его, и все дела, — сказал Гнатюк. — Испортит ведь всю кашу, что мы заварили!

— Не надо, — возразил Кторов. — Я ему верю.

— Вы умный человек, — вздохнул трактирщик. — Только пока не можете разобраться в истинных и мнимых идеалах. Хотите музыку? Специально для вас. Одну я все-таки оставил. Для души.

И поставил пластинку. Зашипела игла, и трактир заполнили звуки рояля. Мелодия была красивой, ее следовало слушать не здесь, ее следовало слушать ночью у моря, под шум набегающих волн, под звездами, возраст которых исчислялся миллионами лет, она поднималась и замирала, она умирала и вновь рождалась из бороздок, выдавленных машиной, мелодия была похожа на полет ночной бабочки, порхающей в черной пустоте.

— Дай-ка я и эту грохну! — шевельнулся Гнатюк. — Чего она одна осталась? Чистое сиротство!

— Тише, мой друг, — негромко сказал Кторов. — Это же «Аппассионата»! Любимая соната нашего Ильича!