Эксперимент по проверке ее ядовитости был поставлен случайно часовым Федюковым, несшим службу на посту поблизости от разбитого дома, рядом с которым стояла бочка. Ему было скучно ходить по периметру вокруг дома, и Федюков, позабыв все запреты, сунулся к бочке, чтобы посмотреть, как себя чувствует пойманный гад. Неладное заметили не сразу. Федюков к тому времени покинул пост и вышел на окраину деревни. Пехота с удивлением наблюдала, как он бросил карабин и принялся расстегивать шинель. Только после того, как красноармеец сбросил с себя грубые ботинки, размотал обмотки и босой отправился в сторону опушки, бойцы почувствовали неладное. Федюкова поймали и несмотря на его сопротивление приволокли в расположение. Боец яростно сопротивлялся, пытался даже кусаться, и едва держащие его руки ослабевали, Федюков вырывался из объятий и вновь пытался бежать. Он никого не узнавал, даже командира своего взвода и дружка, с которым был призван в армию. Он пытался есть землю, но и этого ему не дали сделать. И тогда Федюков впал в странное оцепенение. Он лежал на земле, и только его руки и ноги мелко дрожали, словно он готовился к новому побегу. Дворников сидел рядом с ним, торопливо записывая поведение красноармейца в общую тетрадь. В себя красноармеец Федюков пришел лишь на следующее утро, однако и спустя двадцать часов после попадания яда в его организм, он продолжал ощущать жар, боли в суставах, головную боль и тошноту.
Капитан Скиба направил рапорт по команде, а мы стали сторожить нашего гада, потому что никто не хотел подходить к бочке, в которой он сидел. Наверное, со стороны было странно наблюдать, как осторожно подходим мы к старой дубовой бочке в противогазах, резиновых плащах и в зеленых резиновых же перчатках. Разумеется, никто из нас не хотел, чтобы этот болотный аспид сдох раньше положенного. Дворников даже сделал хитроумную ловушку, в которую поймал в подполе дома несколько мышей. Змеюка в тот же день осилила их и теперь лежала неподвижно, переваривая добычу, которая проявлялась тем, что испортила плавные линии туловища нашей пленницы.
Через два дня пришел приказ ценное животное эвакуировать в Ленинград, чтобы там его ученые исследовали. Лично мне думается, что некоторых генералов заинтересовала возможность промышленно изготовлять яд, который этот гад летучий в своем организме вырабатывал. Гада мы отправили с попутной машиной, изготовив специальный ящичек с маленькими дырками. Разумеется, сопроводиловку соответствующую написали. А то ведь в тылу народ доверчивый, мало ли какие неприятности могли случиться по их неосторожности. Не хватало еще, чтобы в них нас обвинили!
Мы уезжали ближе к полудню. Как раз немецкие самолеты гати пошерстили и ушли к себе на дозаправку. На тракте горело две грузовика, слышались крики и стоны. Свежие затесы на бревнах были в кровяных пятнах, и несколько трупов уже уложили чуть в стороне, но все равно пришлось остановиться и подождать, пока машины столкнут в болото и покойников да раненых погрузят на телегу, в которую была впряжена меланхоличная равнодушная ко всему лошадь. Облака разошлись, давая место забытой уже небесной синеве, вдали синел хвоей сосняк, и на мгновение мне показалось, что я вижу над деревьями маленькую извивающуюся ленточку. Но этого не могло быть, сколько мы потратили на поиски, но так ни разу и не увидели летучего гада в полете, скорее всего, мне показалось, потому что, сколько я не вглядывался в пространство над лесом пока не начало резать глаза, так ничего и не увидел. Правда, машина прыгала на бревнах, трясло немилосердно, трудно было сосредоточить внимание, особенно на такой мелкой детали, да еще на довольно большом расстоянии.