Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Покупатель антиквариата не выглядел особо изможденным. Напротив, для блокадника он неплохо выглядел, этот сукин сын. И он клюнул на цацки, которые Сергей Семенович держал в руках.

— Мясцо, — негромко сказал он Дворникову. — Молодое мясцо!

Через час он сам походил на хорошо отбитый кусок мяса. Оперативники свое дело знали: помер он после того, как адрес назвал, не раньше.

Ленинградцы даже и не узнают обо всех этих ужасах, так, будут бродить среди людей странные и неопределенные легенды, лишенные конкретных деталей. Кто с этими вурдалаками столкнулся, уже никому ничего не расскажет, кто не сталкивался — не испытывал всего ужаса, что выпадал на долю жертвы. Дело случая! Но нам-то отмерено было полной мерой.

Бойня, а иначе ее и не назовешь, располагалась в подвале старого обшарпанного двухэтажного особняка на Выборгской стороне. А руководил всем мужичок средних лет, бывший мясник из продовольственного магазина, личность ничем не примечательная, встретишь такого на улице и внимания на него никакого не обратишь.

— Рассказывай, — сказал ему Скиба.

Так сказал, дурак бы понял, что лучше всего вести себя, как на исповеди, выкладывать все и без утайки, тем более что сохранились записи собственноручные мясника — педантичные, ежедневные, с точностью до грамма.

— На х… — сипло сказал Дворников на втором часу допроса.

Вышел в коридор и закурил, а в лицо ему лучше было не смотреть.

— Слабый ты, — укоризненно сказал ему прикрепленный к нашей группе оперуполномоченный Коротков. — Вот зимой было…

— Да отвяжись ты! — грубо пресек его возможный рассказ Дворников. — Знакомили, помню. Уж лучше на фронте в окопах гнить, чем с такими тварями дело иметь!

— Ах, какой чувствительный! — уколол его Коротков. — А кто этих тварей к ногтю брать будет?

— Понимаю, — Дворников сосредоточенно попыхивал махрой. — Только все равно с души воротит.

Квартира у мясника напоминала антикварную лавку, приготовившуюся к эвакуации, — повсюду у стен стояли свернутые в рулоны картины, лежали узлы, в которых мы находили десятки ювелирных изделий, антикварные канделябры, шкатулки, статуэтки — страшно было вспомнить, на что были выменяны эти вещи.

К утру обыски закончились, арестованных допросили и отправили в «Кресты». Мне казалось странным, что к этим тварям еще пытаются применить закон — по моему мнению, их надо было стрелять, как бешеных собак стрелять, стрелять там, где их задержали. Ненависть, живущая во мне, заставляла стискивать зубы. Честное слово, это был день, когда не хотелось сдерживаться.

— Ишь ты, — морщась, словно у него болели зубы, сказал Коротков. — Ненавидеть — это просто. А ты попробуй понять их психологию, расколоть так, чтобы ни один виновный гад не остался в стороне. Понимаешь, одно дело, когда голодная баба, у которой на глазах дети умирают, из морга чью-то ляжку уволочет, совсем другое — когда вот эти звери за дело берутся.

— Не обижай зверей, — сказал Дворников. — Не с теми сравниваешь, майор. Не с теми!

— Большое спасибо, — сказал комиссар Курбаткин. — Вы, конечно, помогли, но дальше мы сами. А вы, капитан, — повернулся он к Скибе, — возьмете завтра инструкции, они у меня в сейфе хранятся, и выполняйте свое задание. Командованию я о ваших подвигах отпишу, вы не сомневайтесь. Честно говоря, вы нам здорово помогли. Эти… — он неопределенно кивнул на дверь, — наших оперативников как облупленных знали. Тут еще смотреть надо будет, не тянутся ли ниточки к некоторым нашим работникам, уж больно широко и вольготно эти сволочи работали.

— Товарищ комиссар, — сказал я. — Разрешите завтра утром задержаться? Я ведь из Ленинграда, хотелось бы домой забежать, посмотреть, что там и как.

— А это уже не ко мне, — сказал Курбаткин, с любопытством оглядывая меня, а я в свою очередь заметил: лицо у него было морщинистым, дряблым, с огромными синяками под глазами. — Это вы со своим начальством решайте.

— Утром поговорим, — сказал недовольно Скиба.

Не понравилось ему, что я с комиссаром свои вопросы решать начал, помимо него.

Утром он меня все-таки отпустил.

Странно было идти по пустым улицам. Они казались незнакомыми и чужими, особенно наглухо забитые досками парадные подъезды, стены с щербинами от осколков, окна, перекрещенные газетными лентами, за стеклами их угадывались складки светомаскировочных штор.

Во дворе белела знакомая гипсовая пионерка, только вместо обеих рук у нее торчали ржавые штыри. Она походила на инвалидку, бежавшую из госпиталя. А стена дома была посечена осколками — вся в щербинах и оспинах, словно ее не один день ковыряли малолетние хулиганы.

Сердце неистово билось, когда я поднялся на свой этаж. Дверь была не опечатана. Достав ключ, я попытался открыть дверь. Неожиданно она распахнулась, и я увидел женщину лет тридцати пяти, которая была испугана, но испуг свой старалась скрыть. На ней был красный шелковый халат с фиолетовыми драконами.

— Вы к кому? — громко поинтересовалась она.

Дверь в комнату была открыта. На полу комнаты играл с тряпичной куклой ребенок.

— К себе, — сказал я. — Это моя квартира.