Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— Это вы о цене? — Письменный сделал над собой усилие и усмехнулся. — Вот я читал, что вы покупаете дорого. Это как, обязательно за деньги? Или вы предоставляете определенные услуги, бартер, так сказать?

— А это как договоримся, — засмеялся хозяин. — Все зависит от клиента. Его желания для нас закон. Если, конечно, это не противоречит законам метафизики.

«Ишь, хохочет, весело ему, — мрачно отметил Письменный. — Тут расстаешься с самым дорогим, а ему смех!» Однако веселье, которому предался желаниедатель, смутило его, наш герой в смущении своем даже забыл, какие высокие цели ставил перед собой, входя в офис.

— Значит, литературные премии вы можете? — поинтересовался он. — И тиражи обеспечить, правильно?

Ибрас перестал смеяться.

— Вы меня с кем-то путаете, — укоризненно сказал он. — У нас дело серьезно поставлено, если в договоре будет прописано, не извольте сомневаться — Толстой и Андреев на вас работать будут, Маяковский с Есениным словесную руду перебирать одного поэтического сравнения ради.

В голове у Письменного радостно зашумело.

— Значит, на Нобелевку или, скажем, на русского Букера я могу рассчитывать?

Ибрас серьезно оглядел его.

— Русский Букер — это вполне реально, — согласился он. — А вот на Нобелевку вас еще подтягивать надо. Ребята в Аду напишут, договорники в журналах напечатают, обеспечим естественную общественную реакцию. Потом вас из страны вышлют, признают врагом государства, а там, глядишь, и на Нобелевку замахнуться можно!

— Как это, вышлют? — не сразу сообразил Письменный. — Я всегда пишу, что государству требуется.

— Это сейчас, — объяснил Ибрас. — А для Нобелевки просто необходимо, чтобы вы писали что-нибудь остренькое, антигосударственное. Иначе, какой вы к богу писатель? Да вы не волнуйтесь, у нас такие авторы — есть из кого выбирать.

Тут он не грешил против истины — котлы в Аду и в самом деле были переполнены самыми разнообразными литераторами, могущими очернить все белое, и наоборот. Впрочем, и сам Письменный не представлялся ему окончательно безнадежным — опыта маловато, но хватка, безусловно, имеется, такому чуть практики, далеко, сукин сын, пойдет, если цензоры не остановят!

— Высылки не надо, — решил посетитель и, тиская сухонькие руки, продолжил: — И Нобелевки… Бог с ней, с Нобелевкой, коли она таких душевных затрат и мучений требует. Букера мне вполне хватит, а главное — чтобы тиражи, тиражи! Чтобы в каждой библиотеке, у каждого жителя…

— Что ж, — покладисто согласился Ибрас. — Будем договор подписывать?

— Как? Прямо сейчас?

— А чего откладывать? Вы, я вижу, для себя уже все решили…

И тут Письменный испугался. Аж в испарину его бросило.

— А подумать можно? — севшим голосом спросил он. — Все-таки нетленную свою отдаю… Можно сказать, на вечное поругание. Подумать. Ну, денек-другой, ведь ничего, верно?

Сам того не замечая, он уже поднялся со стула и спиной двигался к двери, не сводя взгляда с хозяина помещения, словно опасался, что прямо сейчас его схватят и поволокут в место вечных страданий.

— Подумайте, — сказал ему вслед Ибрас.

Он совершенно ничем не рисковал, в любом случае душе Георгия (Юрия) Письменного предстояло томиться в геенне, только тот об этом еще не подозревал. Многие думают, что именно договор и обеспечивает адские страдания, мол, не случись его после кончины, купаться бы душе в райском озере, есть небесные просвирки и кренделя. А дело обстоит совсем не так. Договор только обеспечивает непременное пребывание в геенне, после него кайся не кайся — все едино: пребывать тебе в законном круге. Осторожность в этом сродни возвращению пьяного мужа к домашнему очагу. Как он ни крадется, все равно супруга его настигнет, проверит рубашку на наличие губной помады и сурово обойдется с грешником.

Поэтому Ибрас с ухмылкой смотрел на бледнеющего и блеющего литератора — придет, обязательно придет и подпишет все, потому что в глубине души будет надеяться, что шутку с ним сыграли. Будет верить, что всего в этом мире достиг собственным трудом и творческим потом, никакого ада и нету — врут попы, смущают народ. Впрочем, есть мнение, что у литераторов вообще нет души, видимость одна, а если и есть, то издательству запродана давно и с потрохами. Вранье, конечно, иначе нечему было у многих авторов в груди трястись.

Не успел литератор покинуть офис беса, как колокольчик над дверью вновь зазвенел. Решительно, как и подобает военному, в помещение вошел военный, вздев подбородок и не глядя по сторонам, прошествовал к столу, за которым сидел Ибрас, плюхнулся на стул, который только что грел мосластый зад литератора, снял фуражку, пригладил жесткий ежик волос и вопросительно взглянул на хозяина.

— Ваше объявление?

На столе появился измятый клочок, неровно выдранный из газеты.

— Мое, — признал Ибрас. — С кем имею дело?

А в это время Письменный, оказавшись на улице, вновь встретил своего коллегу Росткова, которого к этому времени бережно поддерживали под локти два милиционера по причине того, что сам Ростков двигаться мог только замысловатым зигзагом и улица ему была тесна.