Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

— Доброе утро! — хором поздоровались с попутчиком китайцы.

В том, что утро было действительно добрым, у всех обитателей купе были большие сомнения, но признаваться в этом никому не хотелось.

Китайцы, еще вчера желтые и веселые, сегодня казались унылыми. Они глотали какие-то таблетки, но легче им от этих таблеток не становилось.

Милиционер Спиридоныч, заглянувший в купе, заметил это, пробормотал что-то неодобрительное и ушел, а вернулся с полиэтиленовым пакетом в руках. Загадки в содержимом пакета не было и не могло быть.

— Ну что, любители женьшеневых корешков, — спросил милиционер, — лечиться будем?

Курс лечения был краток, но оказал на китайцев живительное воздействие. Зеленоватый оттенок с их лиц исчез, лица засветились жемчужными улыбками, а на месте припухших щелок вдруг высветились антрацитовые глаза, брызжущие задорной мыслью.

— Легче стало? — покровительственно спросил Спиридоныч.

— Я чувствую себя великим полководцем Ню Гао, — сказал Иван Лиевич, — который, выпив жбан рисового вина, мужественно и безрассудно бросился на чурдженей[3] и одержал над ними блистательную победу.

— Наверное, так себя чувствовал великий Конфуций, когда к нему в голову приходила блистательная мысль, — охарактеризовал свое состояние Иван Сиевич.

— Глубокоуважаемый Спиридоныч, — сказал Ван Ху, — ты снова зажег луч надежды в моем истерзанном дорогой сердце.

Воспрянувшие духом китайцы вновь принялись играть в кости и вести беседы на своем птичьем наречии. Потом Ван Ху бросил игру и достал из сумки книгу. Книга оказалась на китайском языке, на обложке был изображен китаец в буденовке со звездой, опираясь на костыли, он шел вдоль железнодорожного полотна к разгорающемуся на горизонте зареву. По бедру человека бил маузер в деревянной кобуре.

— Что читаете? — поинтересовался Таганцев.

— «Как закалялась сталь», — сказал Ван Ху. — Я всегда ее читаю, когда плохо. Очень мудрая книга, она повествует о мужественном человеке, на которого обрушились все невзгоды жизни, но они лишь закалили его. Когда я работал на рыболовецком траулере, после тяжелых смен я открывал эту книгу руками, изрезанными рыбьими плавниками, и говорил себе: «Ван Ху, посмотри, сколько мучений вынес этот мужественный человек, сколько несчастий обрушилось на его голову! Радуйся, Ван Ху, что тебе не досталась его доля!» — и мне становилось легче.

Поезд прогрохотал по железнодорожному мосту, за окном высветилась бесконечная гладь очередной сибирской реки, а потом вновь пошла тайга, почти вплотную подступающая к рельсам.

— Самые опасные места, — озабоченно сказал Спиридоныч, — Пойду к себе, вдруг переодеваться придется.

— Зачем?

— Увидишь, — загадочно сказал Спиридоныч. — Но лучше, если бы все обошлось!

Таганцев пошел вслед за ним.

По дороге Агафон Спиридоныч рассказал ему о своих тревогах и опасениях.

Рассказ Спиридоныча об опасностях железной дороги в Сибири

Все не так просто, Ваня.

Сибирь есть Сибирь, в ней порой случается такое, чего в жизни случиться не может. Расскажи об этом начальству, сразу отправят окружную военно-врачебную комиссию проходить. Никто не поверит, что на нашей железной дороге такое возможно.

А случаются здесь временные провалы. Ну вроде того, что на станции Бологое случился, я тебе ту историю уже рассказывал.

Так вот. Полгодика назад в ночь остановился наш поезд прямо посреди тайги. Вскочил, глянул в окно, ничего не пойму. Ночь. Луна. Тайга на хищного лохматого зверя похожа. Занюханная станция, люди бегают, странно одетые, на перроне казачки на лошадях, из окон вокзала пулеметы «максим» торчат.

Выяснилось, что остановили поезд подчиненные атамана Анненкова. Как начали они шерстить вагоны! Все каких-то агентов мирового большевизма искали. Никого, конечно, они не нашли, откуда агентам в вагонах взяться, и тогда, как водится, для острастки перепороли шомполами каждого второго пассажира с общих и плацкартных вагонов, а заодно и нас с напарником. Купейных, гады, не тронули. Едем дальше.

Я уже и дух перевел, что обошлось все. Задница, конечно, болит, спорить не буду, и на душе неприятный осадок, зато живыми остались! Я уже про себя решил, что докладывать никому не буду, да и другие промолчат, кому в дурку охота? Ну, народ в вагонах, прямо по Лермонтову, раны считать стал, мы с напарником решили полечиться немного, но не тут-то было!

Вдруг поезд опять по тормозам! Скрип стоит, словно ансамбль Спивакова инструменты настраивает.

Выглянул я в окно, а там станция, ночь, луна во весь рост светит, люди в кожаных куртках бегают, наглая матросня в бескозырках клешами метет, на перроне казачки на лошадях, из окон вокзала пулеметы «максим» торчат.

Большевички! Однозначно.

И пошли по вагонам чекисты — белогвардейскую контру выискивать и спекулянтов, что жируют на трудовых телах крестьянства и городского пролетариата. Никого, разумеется, не нашли, челноки сейчас самолетами любят летать, тогда они для острастки выпороли каждого пятого, только уже из купейных вагонов, а тех, кто в общем ехал или плацкартой воспользовался, не тронули. Состав, слава Богу, отпустили.

Ну, думаю, слава Богу, обошлось!