Рише резко выпрямился и заморгал. Трехмесячное воздержание начинает плохо сказываться на нем. Усмотреть собственные желания в чертах трупа – дошло же до такого!
Толпа оживленно зашушукалась, предвкушая гениальное озарение: несколько остроумных догадок, высказанных в удачный момент, завоевали Рише определенную популярность в парижской прессе – насколько может пленить газетчиков долговязый рыжеусый холостяк, самая пространная тирада которого не составляла и тридцати слов. Даже этот умеренный интерес причинял ему изрядное беспокойство, и его лишь порадовало, что на сей раз публику ждет разочарование.
– Переверните тело, Робер.
Дюжий сержант со всей доступной ему грацией – и немалой долей брезгливости – поддел мертвеца снизу и уложил на живот, на предусмотрительно расстеленную простыню. На спине Дюбуа рисунок язв и отметин проступал не так густо, а вот крови как будто было больше, хотя невооруженным глазом отделить ее от вездесущей слизи оказалось непросто. И все же главное не ускользнуло от взгляда инспектора даже в сером утреннем свете: от поясницы к бедрам покойника расплескалась бесформенная бурая клякса, заметная даже среди прочих увечий.
– Его выбросили из экипажа. На большой скорости.
Подчиненные молча смотрели на Рише, ожидая дальнейшего. Внезапно его охватило желание вцепиться каждому в глотку и душить, душить, душить, пока бесполезные, одурманенные сном и праздностью мозги не полезут из ушей.
– Тело завернуть и увезти. Жду отчет от Дюрталя.
Пара молодчиков, растолкав растущую толпу, сбегала к служебному экипажу за носилками. Когда эти двое уже готовы были удалиться со своей ношей, Рише жестом остановил их. Стянув перчатку, он приподнял край простыни, соскреб немного слизи с подбородка Дюбуа и поднес палец к ноздрям.
Мускус… влажный запах устриц… прелая роскошь тропических растений… капельки пота на нежной коже… терпкий аромат, который не в силах сдержать тонкая ткань белья и от которого голова идет кругом…
Это было невероятно, это было дико, но слизь на теле Дюбуа пахла женской страстью.
– И что же вы имеете сказать о деле Дюбуа, Рише? Пройдохи из «Газетт» и «Фигаро» осаждают мой порог с самого утра. Хвала небесам, что они не успели к основному блюду; ваша расторопность оказалась весьма кстати. С этих либертенов сталось бы довести снимки до печати. А зрелище, насколько могу судить, не содействовало ни пищеварению, ни общественной морали.
– Итак?
– На этот час сведений немного, господин префект. Есть основания полагать, что жертву сбросили из быстро едущего экипажа. К моменту падения Дюбуа с большой вероятностью был уже мертв или же в агонии. Произошло это, скорее всего, поздней ночью либо ранним утром. Впрочем, убийцы – а тут действовала, самое меньшее, пара – не слишком заботились о скрытности, иначе едва ли оставили бы труп в столь оживленном месте. Допускаю, что имела место случайность. И все же им сопутствовала удача: на этом участке бульвара нет ни притонов, ни ночных пивных…
– …и не будет, пока я сижу в этом кресле, а его величество взирает на наши скромные деяния с этого портрета.
– Разумеется, господин префект. Так или иначе, тело было обнаружено не сразу, и свидетелей у нас не имеется – за исключением, конечно же, фонарщика, который первым наткнулся на Дюбуа и вызвал стражей порядка. Ничего существенного он сообщить не может.
– Что дал осмотр тела?
– Немало странного, господин префект. Наш анатом в растерянности: единственное, в чем он вполне уверен, – то обстоятельство, что все раны довольно свежие. При этом отдельные язвы имеют сходство с симптомами венерических и кожных болезней, другие напоминают укусы насекомых, животных и даже людей.
– Господи!
– Имеются и химические ожоги, вызванные каким-то неизвестным нам веществом или веществами. Однако наибольшее недоумение вызывают округлые отметины, проникающие под верхние слои кожи. Иногда в их расположении словно бы проступает некая закономерность, но выделить ее ни мне, ни Дюрталю пока что не удалось. Еще одна загадка – слизь, покрывающая тело Дюбуа. Ничего подобного в моей практике не встречалось.