Фантастическое путешествие (Сборник)

— Вы считаете себя сумасшедшим?

— Нет, Софья. Но иногда и я начинаю сомневаться. Видите ли, после выделения скептических волн и их усиления человеческий мозг сам Может стать принимающим прибором. Волны могут передавать мысли человека, объекта исследования, другому человеку. Мозг, естественно, является очень тонким приемником — и в то же время совершенно индивидуальным. Если я усовершенствовал свою программу таким образом, что мог воспринимать волны лучше, значит, я приспособил ее к своему собственному, уникальному мозгу. Но для мозга других людей все это совершенно неприемлемо. Это как в живописи. Чем ближе изображение к оригиналу, тем меньше оно похоже на других. Так же и здесь: чем больше моя программа соответствовала моей индивидуальности, тем меньше она подходила для кого-то другого.

— А вы действительно улавливали мысли?

— Я не уверен. Иногда я думал, что это действительно так, но я никогда не был полностью убежден, что это не плод моего воображения. Естественно, никто кроме меня, используя мою программу или какую-то другую, ни разу не почувствовал ничего подобного. Я испытывал явление «мерцания» для того, чтобы определить его источник в мозгу шимпанзе (а им являлись скептические узловые пункты) и выделить соответственные точки в мозгу человека. Но и это не было принято другими исследователями. Они сочли это проявлением чрезмерного энтузиазма ученого, пытающегося найти доказательства собственной неверной теории. Даже введя электроды в скептические узлы животных, я не получил полной уверенности в положительном результате.

— Опыты на животных вряд ли давали такую возможность. А вы опубликовали материалы своих исследований?

— Я не решился, — ответил Моррисон, качая головой. — Ни один из ученых не принял бы таких субъективных выводов. Я упоминал о них вскользь в беседах с несколькими людьми (нужно было быть идиотом, чтобы сделать это). В результате большинство моих коллег полностью убедились, что я, мягко говоря, не вполне нормален. В прошлое воскресенье Наталья сказала, что Шапиров серьезно заинтересовался моей работой, но и он считался, по крайней мере, у меня на родине не от мира сего.

— Он не сумасшедший, — твердо сказала Калныня, — или не был таким.

— Хотел бы надеяться.

Конев, не оборачиваясь, вдруг сказал:

— Ваше открытие произвело на Шапирова очень сильное впечатление. Я знаю. Он рассказывал об этом. Он уверял, что ваша программа может стать отправным пунктом для разнообразных исследований и что он хотел бы поработать с ней. Если бы мы находились внутри нейрона, ключевого нейрона скептического узла, все было бы по-другому.

Вы бы безошибочно улавливали мысли. Шапиров даже считал, что вы можете безошибочно читать мысли и в обычной обстановке, но не хотите, чтобы об этом знали другие. Это правда?

«Как они все помешаны на секретности!» — подумал Моррисон. Но тут его взгляд упал на лицо Калныни: приоткрыв рот, она поднесла палец к губам, словно просила его быть осторожнее в словах.

Ход его мыслей прервал громкий голос Дежнева, который жизнерадостно провозгласил:

— Хватит болтовни, дети мои. В Гроте определили наши координаты и, к их огромному изумлению, мы оказались именно там, где нам следовало быть.

Конев победно поднял обе руки вверх. Голос его звучал почти по-мальчишески:

— Именно там, куда я вас привел!

Дежнев поправил его:

— Давай разделим лавры на всех, мы добрались до пункта назначения.

— Нет, — не согласилась с ним Баранова. — Я приказала Коневу принимать решение под его ответственность. Следовательно, это его заслуга.

Коневу этого было мало:

— Ты бы не стал так скоропалительно требовать признания коллективного героизма, Аркадий Виссарионович (в Советском Союзе давно не принято было употреблять отчество, но Конев сделал это, стараясь подчеркнуть, что Дежнев — выходец из крестьянской среды, где такой стиль общения все еще был принят), если бы оказалось, что мы находимся не в нужном нам капилляре.

Улыбка Дежнева погасла, он прикусил нижнюю губу.

Но тут Баранова вступила в разговор. Ее повелительное контральто положило конец пререканиям:

— А как Шапиров? Что с ним?

— Все позади, — ответил Дежнев. — После инъекции ритмичность сердцебиения нормализовалась.

Конев спросил:

— Мы можем, наконец, двигаться?

— Да, — ответила Баранова.

— В таком случае, выходим из кровеносной системы.

* * *

Баранова и Калныня склонились над приборами. Моррисон наблюдал за ними несколько минут, но ничего не понял в происходящем. Тогда он повернулся к Дежневу. Тот вальяжно развалился в своем кресле. (В отличие от Конева, поза которого была настолько напряженной, что рельефно вырисовывались мышцы). Моррисон спросил:

— Что будем делать, Аркадий? Мы не можем просто так вырваться из сосуда в мозг?

— Мы выскользнем, когда будем достаточно маленького размера. Сейчас мы снова подвергаемся минимизации. Посмотри вокруг!

Моррисон осмотрелся. Он понял, что всякий раз, когда обстановка, казалось, стабилизировалась, он привыкал к ней и не обращал на нее внимания.