Фантастическое путешествие

— Никогда! — произнес он звенящим голосом. — Я готов избавиться от этого тяжкого бремени, но только для того, чтобы сражаться честно и встретиться с противником на равных основаниях. Я стал бы презирать себя, поставив его в невыгодное положение. Лучше потерять божественную Эвтерпу, чем сделать это.

— Все будет так, как ты просишь, — промолвил я, пожав ему руку и хлопнув по плечу.

Азазел… кажется, я говорил тебе о двухсантиметровом инопланетянине, которого я могу вызывать из бездонных глубин космоса и который всегда приходит на мой зов. Говорил или нет? Что ты имеешь в виду, утверждая, что я должен говорить только правду? Я и говорю правду, черт возьми.

Так или иначе, Азазел слонялся взад и вперед по краю стола, подергивая тонким хвостом, а его крохотные рожки засветились и посинели от мысленных усилий.

— Ты просишь о здоровье, — сказал Азазел. — Просишь о нормальности. Просишь о состоянии равновесия.

— Я знаю, о чем прошу, о Божественное и Универсальное Всемогущество! — воскликнул я, стараясь скрыть нетерпение. — Я прошу, чтобы мой друг не простужался. Ты с ним встречался. Изучал его.

— А больше ты ничего не хочешь? Только избавить его от этих отвратительных, связанных с мерзкими выделениями из слизистых оболочек простуд, которыми вы, полускотские обитатели этой истонченной червями планеты, постоянно страдаете? Думаешь, можно осветить один угол, не осветив всю комнату? Мне что, показать, насколько сильно и злонамеренно искажено равновесие четырех гуморов в представленном тобой экземпляре?

— Равновесие четырех гуморов? Посвященный, гуморы вышли из моды еще при Геродоте.

Азазел в упор посмотрел на меня.

— А что такое гуморы, по-твоему?

— Четыре жидкости, которые, как считалось, управляют телом: кровь, мокрота, желчь и черная желчь.

— Омерзительно, — сказал Азазел. — Остается только надеяться, что этот Геродот был навеки проклят людьми. Четыре гу-мора — это четыре умонастроения, которые, если их привести в идеальное равновесие, не могут не привести в состояние нормальности и здоровья бесполезное тело даже такого ничтожного паразита, как ты.

— А ты можешь привести в идеальное равновесие гуморы моего кишащего паразитами друга?

— Думаю, могу, но сделать это будет не легко. Я не хочу к нему прикасаться.

— И не надо. Его даже нет здесь.

— Я не хочу вступать с ним даже в астральный контакт. Ведь после этого я должен буду выполнить обряд очищения, который длится почти неделю и может быть весьма болезненным.

— Я знаю об этом, о Суть Совершенства, но ты ведь легко решишь проблему и без астрального контакта.

Азазел, как всегда, просиял, услышав лесть, и навострил рожки.

— Да, смею заметить, легко, — произнес он и не обманул.

Манфреда я увидел на следующий день. Он явно светился здоровьем.

— Дядя Джордж, — сказал он, — эти упражнения с глубокими вдохами, о которых ты мне говорил, очень мне помогли. Простуда исчезла между первым и вторым вдохами. Мои глаза перестали слезиться, краснота пропала, воспаление исчезло, и теперь мне не стыдно смотреть в лицо целому миру. Не знаю, в чем дело, — продолжил он, — но я чувствую себя совершенно здоровым. Я похож на хорошо смазанную машину. Мои глаза подобны фарам чудесного локомотива, который несется по сельской местности.

Мне даже хочется, — продолжал он, — пуститься в пляс под какой-нибудь зажигательный испанский ритм. Я обязательно сделаю это и тем поражу божественную и неземную Эвтерпу.

Он вышел из комнаты, пританцовывая, отбивая чечетку и тихонько напевая:

— Ай, ай-ай-ай.

Я не смог сдержать улыбки. Манфред был не таким высоким, не таким гибким, как Эбсалом, и, хотя все оптики отличались классической красотой, Манфред не подходил под этот стандарт. Он выглядел прекраснее, чем Аполлон Бельведерский, но не был таким красивым, как Эбсалом.

«Здоровый цвет кожи, — подумал я, — восстановит равновесие».

Так получилось, что я вынужден был на время уехать из города из-за спора, который возник с букмекером, оказавшимся невосприимчивым к логике мелким бесом.

Когда я вернулся, то сразу же увидел поджидавшего меня Манфреда.

— Где тебя носило? — спросил он раздраженным тоном.

Я с тревогой посмотрел на него. Он выглядел здоровым и бодрым, глаза были светлыми, подернутыми влагой, и тем не менее, тем не менее…

— Мне пришлось уехать, чтобы отдохнуть от дел, — сказал я, не вдаваясь в подробности, — но что с тобой, мой мальчик?

— Что со мной? — спросил он и невесело рассмеялся. — Что могло случиться со мной? Прекрасная Эвтерпа сделала выбор, но он пал не на меня. Она выходит замуж за Эбсалома.

— Но что произошло? Надеюсь, ты не подхватил…

— Простуду? Конечно нет! Я пытался заболеть, понимаешь? Ходил по улицам под холодным проливным дождем. Надевал мокрые носки. Общался с людьми, которые страдали ринитом. Клянусь Богом, я даже пытался заразиться конъюнктивитом. Я делал все, чтобы заболеть.

— Но я тебя не понимаю, Манфред. Почему ты хотел заболеть?

— Потому что у Эвтерпы оказалось очень сильное материнское чувство. Очевидно, такое часто встречается у человеческих существ женской разновидности. А я этого не знал.