Фантастика 2003. Выпуск 2

И оценку такую поддерживали (и поддерживают) многие. «Лично никого не расстреливал и даже доносов, возможно, не писал талантливый по-своему беллетрист Н. Шпанов — но такая литература, как его «Поджигатели», была нужна в эпоху массовых доносов и расстрелов…» — писал Михаил Чулаки в статье «Выбор лиц и выбор стиля». А скажем, газета «Алфавит» к юбилею Шпанова так напомнила своим читателям о «Первом ударе»: «Написанный по заказу Главного политуправления РККА, растиражированный и розданный всем армейским командирам выше младшего лейтенанта, этот роман-прогноз описывал мгновенную бескровную победу Красной Армии над врагом. Описывал в духе тогдашней военной недодоктрины: сперва небо застилают тучи тяжелых бомбардировщиков, затем на тщательно пробомбленную территорию врага вливаются лавины конников, в арьергарде которых чадят и чихают танковые соединения; через пару недель враг капитулирует, а потери РККА пересчитываются на пальцах одной руки…»

«Печально известный», «шапкозакидательный», «ура-патриотический», «поделка на потребу режима», «продукт лживой пропаганды»… Его книги ругали советские критики, его поносят критики постсоветского строя.

Только безрукий не кинул камень в сторону «Первого удара» и его автора.

Лишь не так давно в одном из обзоров Н. Шпанов был упомянут в ряду имен, «без которых невозможно теперь представить советскую довоенную фантастическую и приключенческую литературу». Да еще Кир Булычев, отдавая дань детским впечатлениям, отозвался о Шпанове с достаточной теплотой — не как критик, а как читатель: «Шпанов как фантаст, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей». Но и уважаемый Всеволод Можейко не избежал ошибок (скажем, почему-то определив год издания «Первого удара» 40-м, хотя вышла книга годом раньше) и трактовки, обычной для определения роли Шпанова в советской литературе: «Он удивил нашу Родину, создав великолепную липу — боевой непобедимый роман, радость Сталина, «Первый удар»… Он достаточно убедительно и боевито доказал, что мы закидаем шапками любого агрессора, разгромим его малыми силами и только на его территории. Так учил товарищ Сталин.

Без потерь, без убитых и раненых мы громим агрессора, закидываем его бомбами и шапками, после чего переносим войну на его территорию, сровниваем с землей его города, ожидая, что благодарный капиталистический народ восстанет и скинет иго капитализма».

Собственно, именно такая трактовка бытовала на протяжении шестидесяти с лишним лет и, как видим, дожила до наших дней. О том, насколько она верна (и верна ли вообще), мы поговорим позже. Интересно вот что: хотя «Первый удар» давно стал библиографической редкостью, при желании его все же можно найти (не в бумажном варианте, так в электронном). Однако почему-то до сих пор никто из критиков не удосужился взглянуть на столь излюбленную мишень вблизи. Или смотрели, но видели лишь черно-белые кольца, куда стрелять? Даже Всеволод Ревич, критик проницательный и мудрый, не ушел в оценке «Первого удара» дальше эпитетов «легковесный» и «позорный», а в разборе самого текста — дальше поверхностного пересказа, подобного тому, что дал Кир Булычев.

…Может быть, хотя бы сейчас взглянем на книгу непредвзято и попробуем разобраться, что же она собой представляет?

Но для начала — несколько слов о самом писателе.

2. МЕЖ ДВУХ СТИХИЙ

«Судьбы писателей не одинаковы. Одним удается с первого раза написать произведения, открывающие перед ними двери литературного Олимпа, другие по нескольку десятков лет умудряются оставаться в рядах скромных середняков, не проникающих дальше олимпийской прихожей. Но от этого литератору не становится менее дорого то, что он сделал на протяжении своего литературного пути», — так писал Николай Шпанов, очевидно, занося и себя в ряды «середнячков». Если так, автор лукавил: ко времени появления сих строк он вниманием обделен никак не был. За плечами оставались почти вся жизнь физическая и жизнь литературная, и обе были полны таких крутых зигзагов, которые заставляют усомниться в словах того же Дудина о том, что наш герой был всего лишь сочинителем-строчкогоном, обласканным властью бесталанным графоманом.

Рамки жизни писателя ограничились 1896–1961 годами. Рамки творчества — 1925 годом вначале, и 1960-м — в конце, когда вышел последний романа «Ураган». Книги не пережили автора, и переизданий даже самых популярных повестей и романов не последовало.

Хотя написано было немало, Шпанов не готовил себя к писательской карьере. Приход его в литературу был одновременно и случаен, и предопределен.

Выросший в далеком Никольске-Уссурийском, Николай Шпанов поступил учиться на кораблестроительный факультет Петербургского политехнического института. В разгар Первой мировой молодой человек успел окончить воздухоплавательную школу и стать летчиком-наблюдателем. С того времени два океана — водный и небесный — объединились в его судьбе. И если морская тема стала частью лишь литературной работы писателя, то с небом Н.Н. Шпанова связали не только будущие книги, но и 25 лет службы в Военно-Воздушном Флоте СССР.