Фантастика чехословацких писателей

– Что вы имеете в виду, майор? Нечто необычное по отношению к будничному? Здесь – все особенное с земной точки зрения. Но если подходить с «лунным стандартом», ничего необычного вы здесь не найдете. Короче, вы должны научиться на все смотреть глазами обитателя Луны.

Даже когда бегаете.

– Что вы хотите этим сказать, профессор? – Родин тщетно старался рассмотреть выражение лица селенолога.

В отблеске света лицо Юрамото за защитным стеклом казалось неясным и невыразительным.

– Я говорю то, что думаю. Слово – посланец мысли.

Добавлю только, что, если человек поймет это, он может сэкономить время, не тратя его на бег по серпантинам.

Наступила тишина. Абсолютная тишина, какую понастоящему ощущаешь лишь во Вселенной. Но до слуха следователя дошло чье-то учащенное дыхание. Чье –

Юрамото или Гольберга?

– Почему именно по серпантинным дорогам, можете вы спросить? Да потому, что вы на Луне. Спокойной ночи, друзья.

Лишь после того, как за селенологом закрылись стальные двери шлюзовой камеры, две фигуры в скафандрах повернулись друг к другу и нажали на кнопки на панелях.

Первым заговорил доктор.

– Он следил за нами. С какой целью? Он смотрел, как я бегаю. И что, черт побери, должны означать его слова?

Как же бежать, как не по серпантину! Да и то, что мы находимся на Луне, – это мы тоже без него знаем!

– А что если спрыгнуть вниз? Какова высота этого склона?

– Смотря где. Метров тридцать-сорок. Не хотите же вы, чтобы я сломал. . Постойте, мы же действительно на

Луне! Я понял. Вшестеро меньшая сила тяжести, следовательно, и замедленное свободное падение – такое же, как на Земле с высоты четырех-пяти метров.

– А выдержит ли скафандр? Может, он не приспособлен для подобных акробатических прыжков?

– Он выдержит и более грубое обращение. Я скорее опасаюсь за собственные ноги.

– Если вы боитесь...

– Кто говорит о страхе?

Гольберг прошел по равнине до самого «горлышка» и внимательно оглядел место под обрывом, над которым торчал радиотелескоп. Ровное место, без камней и углублений. Поднявшись наверх по извилистой дорожке, он остановился в ожидании сигнала, а затем прыгнул вниз и по ровному месту добежал до базы.

– Неплохо, – одобрительно сказал Родин. – Две минуты пятьдесят семь секунд – меньше трех минут.

– Вот видите! Мог кто-нибудь это сделать? Мог!

– По крайней мере те трое, что прибежали в субботу последними..

– Вы имеете в виду...

– Последними прибежали селенолог Юрамото, пилот

Нейман и астроном Ланге. «На это ушла еще минута, в

11:02 все были в сборе», – так, кажется, говорил Глац. –

Значит, и этот проклятый бег, и этот дьявольский прыжок

– я еле дохромал, думал, у меня будет кровоизлияние –

имели какой-то смысл?

– А по-вашему, я заставлял вас бегать ради собственного удовольствия?

ФОТОАЛЬБОМ

– Я хотел вас кое о чем спросить, – Родин бесцеремонно сел и посмотрел на Глаца.

– К вашим услугам.

– Скажите, пожалуйста, если бы вы, не будучи на базе, узнали вдруг, что здесь кто-то покончил жизнь самоубийством, о ком вы прежде всего подумали бы?

Глаза командира, суженные в две щели, неподвижно смотрели на пресс-папье.

– На этот вопрос не так легко ответить. Видимо, о Ланге.

– О Ланге?

– Да, мне кажется, он мог бы попытаться разрешить какую-нибудь трагическую проблему именно таким путем. Я имею в виду – трагическую с его точки зрения. Да, Ланге, может быть, смог бы. Повторяю, может быть. Но чтобы Шмидт – никогда бы о нем не подумал! Вот видите, майор, чего на самом деле стоят подобные предположения.

– По-вашему, Ланге не так дорожит жизнью, как остальные?

– Нет-нет, вы меня плохо поняли. Я убежден, что Ланге очень дорожит своей жизнью, это жизнь завидная. Он –

один из известных астрономов, создатель особой астробиологической школы, кумир многих молодых ученых. У

него есть все основания быть довольным жизнью, именно поэтому он ею дорожит. Но попробуйте понять меня. Доведись ему испытать потрясение, которое пошатнуло бы основы его существования, – я, правда, не представляю, что бы это могло быть, – жизнь для него потеряла бы всякий смысл.

– Благодарю вас. Но вернемся к Шмидту.

Тщательный осмотр комнаты покойного радиста занял немного времени. Встроенная мебель, одежда, белье.

Слишком мало, чтобы составить представление о личности Шмидта. Звездный атлас, логарифмические таблицы, несколько научных книг, всякая мелочь, которую нередко увидишь в комнате мужчины, пресс-папье, игрушечная обезьянка, фотография собаки, портативный магнитофон.

Внимание майора привлекла записная книжка Шмидта. В ней были заметки, относящиеся к его работе. И все же в комнате оказалось нечто необычное. Фотоальбом. На каждой странице портрет – фотография молодой красивой женщины. Блондинки и брюнетки, улыбающиеся и серьезные, тридцать, сорок снимков. Ни имени, ни инициалов.

Лишь дата – день, месяц, год.

– Так, значит, Шмидт все-таки был психически неполноценным человеком.

Родин машинально перелистывал альбом.

– Психически он абсолютно здоров, – сказал доктор

Гольберг. – Не станете же вы утверждать, что каждый, кто коллекционирует фотографии своих любовниц, – патологическая личность?