Фантастика чехословацких писателей

– Если он женат, – сухо ответил майор, – то наверняка.

Захватив записную книжку, магнитофон и фотоальбом, они перешли в рабочее помещение радиста, напоминавшее не то станцию дальней радиосвязи, не то радиотехническую мастерскую. Здесь внимание Родина привлекли лишь несколько катушек с магнитофонной пленкой, датированных предыдущей неделей. Той неделей, которая окончилась убийством.

Майор Родин начал перелистывать записную книжку.

Обычные отметки о качестве приема, короткие заметки, запись о том, что какой-то Бен Талеб прав, критикуя интерферометры за известную неточность. «Вернуть Анне письма!!!» Три восклицательных знака! Тут же – «считают

– значит мыслят», «высокую частоту поглотит вода»,

«черта с два что-нибудь поймаешь».

На другой странице отметки о любительских радиопередачах, принятых большим радиотелескопом Луны. В

скобках – «Магда, отпуск в августе». Ничего достойного внимания. . Но вот на одной из последних исписанных страниц ряд чисел: 23, 29, 31, 37, 41, 43, 47, 53, 59, 61, 67, 71, 73, 79, 83, 89, 97, 101...

– Что бы это могло означать? – Гольберг наморщил лоб. – Код? Но какой? Единицы измерения? Какие? Даты?

Исключено. Волны? Бессмыслица. Если это ключ к шифру, то вряд ли он хранился бы так небрежно в записной книжке, которая валяется на столе. Вам ничего не бросилось в глаза, майор?

– Все числа нечетные?

– Вот именно – нечетные. Как по-вашему, что бы это могло означать?

– Представьте себе, не знаю. В радиосвязи я не разбираюсь, да и в математике никогда не был силен. Может, Ирме Дари что-нибудь об этом известно? Впрочем, увидим. Послушаем-ка магнитофонные записи.

Но ничего интересного они не услышали, лишь неясный шум, треск, шипение, вой, будто кто-то включил испорченный радиоприемник. Гольберг безнадежно пожал плечами.

– Что будем делать?

– А вот что – отыщите блондинку и приведите ее сюда.

Немного позднее майор предложил Ирме Дари кресло.

– Всего лишь несколько вопросов, если, конечно, у вас есть время.

– Вы хотите спросить о Михале?

– Да. Где вы с ним познакомились?

– Здесь. Точнее, на сборах, недели за две до отлета. Но ближе, конечно, уже здесь. Мы ведь с ним коллеги.

– Да, верно, вы сменяли друг друга на радиоузле. Нам об этом говорил Глац. Расскажите, что за человек был

Шмидт.

Ирма беспомощно вскинула руки. Могли ли они когонибудь убить, эти тонкие руки? Майор быстро отвел взгляд.

– Ну, что вам сказать? – нерешительно начала радистка. – Он был легкомысленным, это вам уже говорили, так о нем думает каждый. Но это не значит, что он скользил по верхам. Во всяком случае, в работе он был другим. С

профессиональной точки зрения Михаль был намного квалифицированнее меня и, безусловно, гораздо опытнее.

– А каким он был вне работы?

– Остроумный человек, приятный в компании. Даже милый. Любил пошутить, иногда в нем проскальзывало что-то мальчишеское.

– Скажите, когда вы видели Шмидта в последний раз, я хочу сказать живого Шмидта?

– Утром того дня. В субботу. Мы позавтракали и вместе пошли в узел связи. Михаль занялся открытками для радиолюбителей. .

– Открытками?

– Да, так у нас принято. Михаль часто ориентировал радиотелескоп на Землю и ловил передачи радиолюбителей. А потом сообщал им об этом. Для них это была огромная радость, что их слышали на Луне.

– Значит, это было после завтрака. .

– Да, около девяти утра он направился к большому радиотелескопу, и больше я его не видела.

– И не слышали? – добавил Родин.

– Нет, слышала. Мы связались в десять часов. Каждый, кто находится вне базы, должен ежечасно давать о себе знать.

– Значит, в десять вы с ним разговаривали?

– Да, точно в десять. Он сказал лишь: «Все в порядке»

– больше ничего.

– Вы в этот момент находились в радиоузле?

– Нет, с девяти часов я на командном пункте записывала еженедельный отчет. Но я переключила туда телефон.

– Еще вопрос. Не замечали ли вы в последнее время, что Шмидт как-то изменился? Скажем, не был ли он чемто подавлен?

– Меня уже об этом спрашивал командир. В последние дни Михаль действительно казался каким-то странным.

Чересчур молчаливым. Но это была не грусть и уж никак не депрессия. Скорее замкнутость, углубленность в себя.

Пожалуй, так вел бы себя тот, кто занят решением какойто сложнейшей задачи.

Родин некоторое время колебался, а потом посмотрел девушке прямо в глаза.

– Не сочтите за праздное любопытство, я должен об этом спросить. Вы нравились Шмидту?

– Видимо, да. То есть ему нравились почти все женщины...

– Как вы думаете, не мог ли Шмидт страдать из-за какой-нибудь женщины, скажем, из-за вас?

Ирма слегка улыбнулась.

– Понимаю – Шмидт воспылал любовью, положил к ногам Ирмы Дари сердце, но та его отвергла, и он с горя решил покончить счеты с жизнью. .

– Но..

– Бросьте, майор, нельзя же всерьез принимать эту версию. Можете спокойно ее отвергнуть.

– Я бы не стал утверждать этого столь категорически.

Не он первый, не он последний..

– В принципе вы правы, мужчины иногда ведут себя как дети, у которых отобрали любимую игрушку. Упрямятся и бьются головой о стенку. Но Михаль не был упрямым ребенком, а я – не игрушка.