Каждой частицей души он чувствовал, как Челис, словно песок в горсти, просеивает окрестности, выискивая его. Уходить поздно; оставалась слабая надежда, что мстительный старикан, хоть и расслышит воркотню влюблённых, но не обратит на неё внимания. Очень слабая надежда, эфемерная, как сказал бы гадатель, учёный знахарь или астролог со звёздами на колпаке.
— Скажешь тоже… — Дана тихонько рассмеялась. — Уж я-то вижу, ты студент, учишься медицине. Рука у тебя лёгкая. Выучишься, станешь не лекаришкой каким, а знаменитым доктором. Лечить будешь самых знатных господ. А я, пока ты студент, буду у тебя любовницей. Медикусы обязательно любовниц заводят, чтобы в весёлый дом не ходить, они-то знают, какие там болезни процветают. Скоро прославишься, купишь собственный дом, а я буду прислугой и любовницей, если захочешь. А потом ты женишься на самой богатой невесте, приданого получишь целое состояние, и твоя молодая жена прикажет меня прогнать. Видишь, я всё про будущее знаю, никакого прорицателя не надо.
— Да уж, предсказательница из тебя — хоть куда. Небось, у Наши училась?
— А ты не смейся. Наша настоящая ведунья, она всё на свете может, а я — так, воспитанка, подкидыш. Какой мне ещё судьбы нагадывать? Восемнадцать лет скоро, а замуж меня не берут и не возьмут, в деревне и так невест с избытком, каждый год Наша по нескольку девочек из приюта приносит, а городские таких, как я, боятся. Нас в городе ведьминским отродьем кличут. Мне судьба лекаркой быть, травницей в каком-нибудь заброшенном селении. Так я в травницы всегда успею — как ты меня прогонишь, то и пойду людей лечить. А пока выпало мне этакое счастье, я и радуюсь.
Иллюстрация к рассказу Макса Олина
— Что ж тебя Наша на ведунью не выучила?
— У меня дара нет. Вот у Люци — дар. Она уже сейчас может что угодно, а станет ведуньей не хуже Наши.
Забавно слушать такие рассуждения. Неведомая Люца, которая сейчас может что угодно, а потом станет сельской ведьмой, какие через три деревни на четвёртую встречаются.
— Хорошо ты рассказываешь, век бы слушал. Одно беда: колдун, что в городе засел, не просто бушует, а ищет именно меня. Я ему поперёк глотки стоял, вот он меня и ненавидит. А он упрямый, так просто начатого не оставит, тем более, что сила источника теперь у него. Смешно — великий чародей, а такой мелочный. Только мне не до смеха. Сам не понимаю, как он меня до сих пор не нашёл.
— Так это Наша. Она волшебный туман напускает, чтобы посторонние к нам не забредали.
К нам в деревню даже сборщики налогов дороги найти не могут. Вот и ты лесом прошёл, в Гнилушу — это болото так называется — вмазался, а деревни не видел. И городской чародей ничего сквозь туман не разглядит, ни деревни, ни тебя.
— Видит он сквозь туман, — безнадёжно произнёс Грац. — Туман ему, конечно, мешает, но от этого он только сильней злобствует. Он бы уже за вашу деревню принялся, но сначала хочет со мной расправиться. Я ведь не из города бежал, а в город, хотел за источник сразиться, да опоздал. И через туман я тоже вижу, хотя и смутно.
Дана прижала ладонь к губам, словно боялась закричать.
— Это из-за меня ты опоздал? Ой, дура, дура! Что ж мы тут валяемся? Идём к Наше, она поможет.
Ох уж эта Наша, спасительница на все случаи жизни!
— Идём, — согласился Грац. — Надо её предупредить, какая беда свалилась. Пусть спасает, что может.
Грац спешно собрался, хотя, что там собирать: котомка осталась неразвязанной. Голому собраться — только подпоясаться. Дане собираться и того быстрей — натянула сарафан и подхватила тряпицу, в которой принесла на сеновал пирожки. Но и этих осмысленных движений хватило, чтобы их учуял Челне. Волна хищной радости донеслась к Грацу — Челне ликовал, обнаружив врага.
— Летит, — вздохнул Грац. — Углядел-таки…
— Прямо по воздуху? — ужаснулась Дана.
— А что такого? Дело нехитрое. Ты прежде времени не бойся, прямо с небес он на нас не свалится, а если свалится, то и костей не соберёт. Летящего чародея, какая у него сила ни будь, сшибить не трудно. Будь иначе, колдуны только бы и летали. Это он прекрасно понимает, так что опустится в сторонке, а дальше пешочком пойдёт. Значит, час-полтора у нас в запасе есть.
Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять: деревня уже предупреждена. На выгоне не было стада, причём, судя по сбитым осекам, угоняли его не в селение, а в лес. Сама деревня как вымерла: ни одного человека, ни единого дымка над трубой, ни одной заполошной курицы или хотя бы собаки. Попрятались все.
— Ну и где твоя Наша живёт?
— Так вот её дом.
Как и полагается, дом ведуньи стоял на отшибе, но, вопреки ожиданиям, оказался не избушкой, а добротной пятистенкой на высокой подклети, со стёклами в окнах и цегловой трубой. По всему видать, мужики крепко ценили ведунью, умевшую отвадить от деревни мытарей и прочий люд, охочий до мужицкого кармана. А самой Наше без большого дома было не обойтись, если учесть, что меньше двух десятков воспитанок у неё не бывало. Одни вырастали и уходили в жизнь, зато новые прибывали каждый год.