Фантастика и Детективы, 2014 № 03 (15)

Таша, та самая, разговорчивая, взяла самовар, унесла в кухонный закут. Слышно было, как она сыплет в самоварное нутро шишки и ставит лучину, как прилаживает жестяную трубу одним концом на самоварную конфорку, другим в круглую печуру, чтобы дым наружу уходил, а не в избу.

«На улицу не пошла, — с тёплой усмешкой подумал Грац, — боится рассказ пропустить».

Из-за печи слышалось сопение Таши, раздувавшей огонь в самоваре.

— Люцинька, — раздался её голосок, — расскажи, что там было.

— Ничего интересного. Старикашка плюгавенький. Увидал меня и давай турусы на колёсах подкатывать: я-де — знаменитый волшебник, всё на свете могу, хоть бы тебя и королевою поставить.

— А ты?

— Прогнала его, пусть страдает. Куда мне такой — гриб-сморчок, ему, никак, лет шестьдесят будет.

— Больше, — сказал Грац, — ему уже под восемьдесят.

— А он что? — спросила Наша.

— Осерчал, ажно затрясся, я думала, падучая у старичка приключилась. Я, говорит, прямо сейчас пойду и омоложусь, а вернусь уже со сватами. Мне-то что? — иди, омолаживайся, только от меня подальше.

Люца говорила спокойно, и не вязались холодные, ленивые слова с выражением трогательной беззащитности на личике девятнадцатилетней девчушки. Страшная вещь — этакий дар.

— Ты смотри, — предупредил Грац, — он в самом деле могучий чародей и вполне может омолодиться. Лет себе, конечно, не убавит, против закона времени никакая наука не сильна, но осанку выправит, волосы кучерявые на плеши отрастит, зубы новые вставит, брови соболиные.

— И пусть. Всё равно он душной, не хочу такого, — Люца безнадёжно махнула рукой и уставилась в чашку. — Что за невезение, все женихи как повывелись, один сор остался. А мне уже девятнадцать, засиделась в девках. Вон, Данка и не искала никого, а какого себе дролю нашла! Слушай, Дана, может мне его у тебя увести? Ты молодая, себе нового найдёшь, ещё и лучше.

Взгляд ласковых глаз остановился на Граце, и того холодом продрало от того тёплого взгляда. Грац вслепую нашарил ладонь Даны, и в груди отпустило. Нет уж, Дану свою ни на кого не сменяю…

— Люца, не дури! — прикрикнула Наша. — Я ведь не посмотрю, что ты взрослая девка, задеру подол и отхожу по круглой попке, надолго запомнишь, — большуха кивнула в сторону дверей, где за притолоку была заткнута длинная ивовая розга. Вид у неё был грозный, хотя, если приглядеться, можно разобрать, что висит прут исключительно для порядка и от многолетнего неупотребления пересох и, если случится им взмахнуть, то немедленно воспитательный жупел разлетится на куски.

— Уж и пошутить нельзя, — набычилась Люца. — Что же я, совсем дурная, не вижу ничего? А всё равно обидно.

— Люцинька, что ты? — самая младшая из девчонок, которой по совести, в ухоронке сидеть следовало вместе с малышнёй, кинулась на шею Люце, принялась гладить, приговаривая: — Ты же у нас самая лучшая, мы все тебя любим, все-все, а баба-Наша всех сильней!

— То-то она обещалась прутом выдрать, при посторонних, по голому…

— Так это она не всерьёз. Ну, скажи, тебе когда-нибудь попадало? Мне — никогда. А ты такая замечательная! Просто ты сейчас устала. Старикашка этот противный приставал, а ты его отшила. Пошли в светёлку, полежишь, отдохнёшь. Когда самовар закипит, нас позовут. А я тебе песенку спою. Помнишь, я ещё малявкой была, ты нам пела:

Ходит Соня под окном,
С пребольшим-большим мешком.
Кто сейчас же не заснёт,
Того Соня заберёт!

Люца поднялась и послушно пошла за малолетней подругой.

«А ведь у малявки тоже дар, — подумал Грац, — успокаивать обиженных, утешать плачущих. До чего же светлые девчата собрались вокруг тётушки Наши! Даже в Люце нет зла, хотя всё, казалось бы, к тому склоняет».

Следом пришло удивительное понимание, до которого даже знаменитый чародей, повидавший, кажется, всё на свете, додуматься не может. Человек влюблённый видит во всём мире только предмет своей страсти, других женщин для него попросту нет. А человек по-настоящему любящий прекраснейшим образом может любоваться другими женщинами и признавать их высокие достоинства, ибо любимая превыше всего, и прочие, как бы хороши они ни были, ей не соперницы. Даже Люца со своим великим даром окажется бессильна. Напугать может, а увести Граца — да ни в жизть!

— Ташинька, самовар без тебя закипит, — сказала Наша. — Сходи за девочками, что им в ухоронке зря сидеть. А вы, девчата, пробегитесь по деревне, скажите мужикам, чтобы из погребов вылезали. Отошла беда.

Через минуту в горнице остались только Наша и Дана с Грацем.

— Что, Даночка, — произнесла бабка Наша. — Ты с ним уходишь?

— Ухожу, — поникнув головой, ответила Дана.

— Что ты, словно виноватая? Нашла свою судьбу, так иди. Давай, собирайся, а я покуда с твоим суженым поговорю.

Дана вышла в сени, откуда лесенка вела в верхнюю светёлку, где ютились старшие девушки. Грац остался наедине с Нашей.

— Тётушка Наша, — спросил он, — Здесь, что же, у каждой девушки чудесный дар?