Зашел я к себе в каюту, чтобы руки вымыть, глянул в зеркало и обмер. Весь лоб черный. Вот, думаю, совсем распустился экипаж, грязищу какую развели. Отмылся с трудом, в коридор выхожу и вижу штурмана нашего, с ног до головы черного. Замазался, говорит, где-то, и шмыг мимо меня в душевую. И тут меня осенило. Кинулся назад в каюту, открыл папку с документами — так и есть. Пачкун черный, он же чистоплотный, в большом количестве выделяет сажу, являющуюся продуктом его обмена. И контейнер с усыпленными пачкунами стоял как раз в правом кормовом трюме, который мы разморозили, чтобы заморозить левый. Я — туда: все в саже, насилу контейнер этот злополучный отыскал. Размороженные пачкуны пооживали и расползлись по кораблю.
Пока я бегал, выяснял, что да как, твари эти успели набедокурить. Один из пачкунов проник в рубку и прямо по пульту пробежался, а третий помощник, что там дежурил, с перепугу въехал пальцем вместо кнопки вызова в кнопку общей тревоги, чего он без моего приказа делать никакого права не имел. Я же предупреждал: не работает у нас пульт аварийного обеспечения, все его функции теперь обеспечиваются кнопкой общей тревоги. Уже месяц, как контакты перепаяли. Ну, и, понятное дело, как он на кнопку эту надавил, так все аварийные системы и врубились. И сирены завыли, и энергия отключилась, и красные лампочки кое-где поза-горались, и некоторые межотсечные переборки — те, что исправны были,— загерметизировали», и система пожаротушения заработала, к счастью, лишь на камбузе, где никого не было, а то мало кто из экипажа остался бы в живых. Спасательный катер тут же наружу выбросило, но в нем горючего не оказалось, так что никуда он не улетел, мы его потом назад сумели поставить. В общем, тарарам поднялся невообразимый. Никто ничего понять не может. Кто к скафандрам пробиться попытался, а я, как последний дурак, тыркался в герметичную трюмную задвижку и ничего не мог поделать. Минут через двадцать только сумел в полной темноте найти в противоположном конце трюма исправное переговорное устройство и связаться с рубкой.
К тому времени я уже догадался, что случилось, и приказал третьему помощнику немедленно отключить общую тревогу. А этот умник мне отвечает: не могу, дескать. Сюда, говорит, твари какие-то забрались, я в сейфе и выйти боюсь. Какие еще, спрашиваю, твари, а у самого мурашки по коже пошли, потому что сообразил в чем дело. Энергия-то и контейнерам подаваться перестала, а без нее кое-кто оживать начал и по кораблю расползаться. И стал я вдруг слышать какие-то шевеления и шорохи за спиной среди контейнеров, вспоминая лихорадочно, кто же в этом трюме может еще ожить и чем мне это грозит.
Ну, а третий помощник тем временем отвечает: не знаю, мол, что это за твари, только одна из них так в ногу вцепилась, что клок штанов оторвала. Маленькие, говорит, такие, не больше кошки размером. Тут я сразу сообразил, о ком речь. Шесть ног у них, спрашиваю. Он отвечает, что, кажется, да, а сам, чувствуется, весь дрожит. Тогда, говорю, нечего придуриваться, вылезай из сейфа и отменяй тревогу. Это, говорю, многошкурники стыдливые, и нрав у них, согласно инструкции по уходу, совершенно безобидный. Говорю это и сам дрожать начинаю, потому что сзади какой-то подозрительный треск раздается. А помощник мне тем временем отвечает, что, может, по инструкции многошкурники и безобидные, но пачкуна, что в рубку забрался, уже сожрали, даже костей не оставили, и он все это в щелку прекрасно видел. Они, говорит, наверное, инструкцию не читали. Но в этот момент у меня за спиной такие жуткие вопли раздались, что я не выдержал и так рявкнул в переговорное устройство, что третий помощник пулей из сейфа вылетел и отменил тревогу.
Не знаю, почему он остался в живых. Многошкурники, как я уточнил впоследствии, безобидны лишь в сытом состоянии, а питаются исклю-чительно свежим мясом. Я тоже не пострадал. Те жуткие крики, которые вывели меня из равновесия, издавал клоп-благозвучник, а он питается исключительно сахарным сиропом. Но я же этого тогда знать не мог.
Когда рассказываю о том, что было дальше, некоторые смеются. Окажись они на нашем месте, было бы не до смеха. За каких-нибудь полчаса корабль превратился в космический зверинец. Отовсюду лезли проснувшиеся или размороженные зверюги, по коридорам разносились рвущие душу вопли, все смешались, и если чего не хватало для полной катастрофы, так это проснувшегося живоглота.
Но этого мы не допустили.