Фантазеры

Посмотрел ученый вокруг, про зарплату спросил, про мужа, прощения попросил… Ребятишек помог в детский сад определить. Сразу полегче стало. А насчет лингвистических способностей профессор точно сказал. Сережка в школе немецкий язык знал отлично. Еще историей увлекался. У Алешки пошел математический уклон.

Вот старая я сейчас, а до сих пор помню: нравилось мне в школу на классные собрания приходить. За двенадцать лет слова плохого о сыновьях не слышала. Бывало, конечно, всякое. Сережка в десятом такое выкинул… Надо же, восемнадцать лет парню было, скоро школе конец. Весна, окна открыты, а он — раз, и на подоконнике на четвертом этаже стойку выжал. Девочке, видишь ли, понравиться захотел. Как рассказали мне, так ноги у меня как не мои. Полчаса в учительской отсиживалась. Пришла домой, достала отцовский ремень. Первый раз достала, да как вытяну Сережку вдоль спины. Он стоит бледный такой и говорит: «Прости меня, мама, я не подумал, мама».

Алешка, тот в науку ударился, взрыв какой-то в химкабинете устроил, опыты, видите ли, ставил. Стекла из двух рам начисто вылетели. Разбирать на педсовете хотели, но тут за него Алексей Ильич, химик школьный, вступился. Сказал, наука требует жертв, и школа еще будет гордиться, что в ее кабинете Алешка тем взрывом стекла выставил.

А мне проще стало: мальчишки взрослые. Все хозяйство почти сами вели. Чтобы пол мыть или убираться — мне об этом и думать не приходилось.

Колеса стучали в лад рассказу, заполняя паузы, связывая фразы тонкой нитью.

— Вот такие у меня Сережка с Алешкой. А тебя-то как зовут?

— Юрка.

— Заговорила я тебя совсем. Старому, знаешь, приятно молодость вспомнить. Давай притормозим, стрелку надо перевести.

Женщина взяла ломик, медленно спустилась на землю. Дрогнули рельсы, раздался негромкий щелчок, и над городом, словно услышав команду, начал подниматься рассвет. Женщина выпрямилась, и Юрка увидел ее лицо. Она была, наверно, очень красива в молодости. Алька тоже будет всегда красивой, она вообще не состарится.

Вожатая встала у контроллера, как капитан у руля. И трамвай послушно побежал вдоль серой шеренги домов, подравнявшихся к подъему солнца. А женщина молча смотрела вперед, и казалось Юрию, видит она свою молодость и сыновей.

Теперь она, видно, живет одна, но приходят письма и приезжают внуки, а может быть, она ездит в гости на другой конец Ленинграда.

Сергей, очевидно, стал выдающимся лингвистом, Алексей — известным химиком или математиком. У них нормальные штатские профессии, которые приносят людям пользу, и никогда никто им не говорит «что за странное занятие быть военным в мирное время». И Юрий спросил:

— Куда ваши ребята пошли после школы?

Женщина, помолчав, улыбнулась печально:

— Сергей все историей и языками увлекался, даже я с ним вместе иногда исторические книги читала, чтобы не отставать в развитии. До сих пор историей интересуюсь.

«А куда пойдет Алька? Может быть, станет искусствоведом, может, биологом. А может быть, не пройдет по конкурсу и будет работать где-нибудь, и я буду встречать ее у проходной».

— Так вот, читали мы с Сергеем книги по истории. И пришел Серега к такому выводу, что скоро будет война, война, в которой техника потребуется. Школу он кончил в тридцать восьмом году и пошел по комсомольскому набору в училище имени Дзержинского. Алеша за братом следом.

Я в субботу, бывало, сяду к окошку и жду, когда мои морячки из-за угла покажутся. Старались они приходить всегда вместе. Алешка занимался отлично, видно, в свою стихию попал. Сереже училище труднее давалось. Бывало, и двойку схватывал, и с дисциплиной у него не ладилось. Алешка придет домой: «У Сергея сегодня по турбинам прокол. Тебе, мама, привет, обещал исправиться. А я сейчас к Люсе схожу, предупрежу ее, чтобы не ждала понапрасну».

Сергей-то мой гулена первостатейный был, и в кого такой уродился — не пойму. Зато Алешка ни с одной девушкой по улице под руку не прошелся, хотя у него была одна зазноба. Любил ее Алешка мой, только она об этом даже и не знала. Он как был в детстве, так и остался молчаливый. Бывало, соберутся у нас ребята, девушки, танцуют, поют, в коридор бегают целоваться. Алешка как сядет в углу у патефона, так его с места и не сдвинешь. А он красивее Сереги был — тонкий, высокий.

«Повезло человеку… Только, верно, и я для мамы самый красивый».

— Знаешь, я так привыкла, что приходят они в субботу и воскресенье, что и сейчас сажусь вечером и жду. Как выйдут из-за угла курсанты, так мне кажется — мои. Только теперь палашей не носят. Правильно я в ваших делах разбираюсь, Алеша?

— Правильно, — тихо сказал Юрий и почему-то не напомнил женщине, что зовут его не Алеша.

— Вот и хорошо, что правильно. А теперь тебе пора выходить, посмотри-ка по сторонам.

— Подождите, но ведь мы катим прямо по Васильевскому, вы же говорили…

— Правильно, говорила. Но надо же было такого отчаянного кавалера на место доставить. Да и тетушка, какая она ни старая, а взволнуется, коль проснется, а тебя на месте нет.

— Большое спасибо. У вас неприятностей не будет?