На дощатую эстраду, сбитую на краю большой, окруженной соснами поляны, перебросив тяжелую косу за спину, поднялась пионервожатая второго отряда Елена Прекрасная — так ее называл весь лагерь. Она подняла ладонь, и все затихло, и вскинул голову молодой командир с двумя кубиками в петлицах. Лена объявила:
— Наш барабанщик восьмого отряда Юрий Доватор прочитает стихи.
Юра почувствовал, что Лена положила руку ему на затылок, хотел обидеться, но гордо посмотрел на публику и начал. Слушали молча. А когда Юра, шагнув вперед, прочитал:
словно вздох прошел по рядам. И широкоплечий лейтенант согласно кивнул головой.
Спрыгнув с эстрады, Юра увидел, что лейтенант показывает ему на место рядом с собой:
— Садись. Кавалерист Доватор тебе кем приходится?
— Не знаю, — сказал Юрий честно. Но ему показалось, что лейтенант огорчен, а Юрию никого не хотелось огорчать, и он добавил: — Наверное, дядей.
«А хорошо бы действительно дядей, — подумал Юра, — а то мои… Один — врач, к тому же профессор, к этому слову ребята обязательна добавляют: «кислых щей». Другой и «солнце» на турнике крутит, и стойку на стуле жмет, но кончил строительный институт. Не мог разве пойти в какую-нибудь бронетанковую академию?»
А командир улыбнулся:
— Тебе повезло на дядю! Моя фамилия Почетков, Михаил Почетков.
Юрию показалось — лейтенант прислушивается к своей фамилии, мысленно примеряя, как она будет звучать в сочетании «комбриг Почетков».
— Ты тоже кавалеристом будешь?
Хотелось согласиться, но нужна самостоятельность:
— Нет, моряком.
Весь концерт Юрка, лопаясь от сознания собственной значительности, просидел рядом с лейтенантом, а тот, достав из командирского планшета блокнот, набрасывал портреты ребят, выступающих с эстрады. Чаще всего он рисовал пионервожатую Лену. Она конферансье, на сцене бывает чаще других, и рисовать ее приятно. Если бы Юрка умел рисовать, он бы тоже рисовал Лену: пушистые ресницы, широкие брови, сошедшиеся у переносицы.
Лейтенант рисовал иначе: то четкий профиль, то всю Лену с головы до ног, вытянутую кверху, словно она летит с вышки в воду.
Казалось, лейтенант знает, как Лена играет в «колдунчики» и как она перед отбоем, устроившись на пустующей койке, рассказывает о храбром мальчишке, который превращается то в пингвина, то в волка. История с продолжением, и, наверно, ее хватит на всю смену.
И Юрка окончательно решил: «Вырасту и буду искать девушку, похожую на Лену».
Юрину семью в школе всегда считали образцовой. Но человек живет не только дома. Юрка в свои девять лет знает, как ругаются матом, умеет курить, слышал самые неприличные анекдоты. Но как глубокую тайну он бережет открытие: на свете существуют девушки, на которых посмотришь немного, а потом ходишь целый день и «рот до ушей, хоть тесемочки пришей».
После концерта взялись за руки и пошли втроем: лейтенант, Лена и Юра. Юра гордо шел в середине…
Утром, выскользнув до побудки в уборную, Юрка помчался к лагерю кавалеристов.
Кусты держали на макушках обрывки утреннего тумана. Незастегнутые ремешки сандалий, взмокшие от росы, больно стегали по ногам. Юрка хотел услышать горн, увидеть, как эскадрон взлетает в седла. Но эскадрона не было. Там, где были вбиты колышки палаток, остались холмики свежей земли.
Домой Юрий написал про концерт, про кавалеристов. У командира вместо двух кубиков в петлицах поблескивали три шпалы, видно, те кавалеристы были сверхособого назначения. Ночью эскадрон уходил на секретное задание, писал он. Трубач сыграл специальный сигнал под окнами Юркиной спальни, и подполковник простился с Юркой.
В Москве мама задумчиво улыбнулась, читая письмо, и ничему не поверила. Отец сказал раздраженно:
— Что делать с его фантазиями? — И озабоченно добавил: — Может, показать мальчика врачу?
Шел футбольный матч между первым и третьим отрядами. И вдруг из охрипшего репродуктора, который весь день дневалил над стадионом, донеслось:
«Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…»
Первая мысль: диктор ошибся. А в репродукторе хрипело:
«Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией… а кликой кровожадных фашистских правителей Германии».
Остановился физрук лагеря — длинный Коля Полянкин. Замерла команда первого отряда. Нападающие третьего медленно, в такт доносившимся словам перепасовывались мячом. Мяч ходил точно по равнобедренному треугольнику, словно ядро, разрезая молодую июньскую траву. И голос диктора: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»