Фантомы мозга

«Модель» отрицания, которую мы рассмотрели выше, частично объясняет как тонкие формы отрицания, к которым прибегаем все мы, так и яростные протесты пациентов с анозогнозией. Она основана на гипотезе о том, что левое полушарие во что бы то ни стало пытается сохранить целостное мировоззрение, а для этого ему иногда приходится игнорировать информацию, потенциально «угрожающую» стабильности «Я».

Но что, если бы мы могли каким-то образом сделать этот «неприятный» факт более приемлемым — более безопасным для системы убеждений пациента? Может, тогда он признает, что его левая рука парализована? Другими словами, можно ли «вылечить» отрицание, манипулируя самой структурой убеждений?

Я начал с неформального неврологического обследования. В данном случае моей пациенткой была женщина по имени Нэнси. Затем я показал ей шприц с солевым раствором и сказал:

— В рамках неврологического обследования я хотел бы ввести в вашу левую руку этот местный анестетик, и как только я это сделаю, она будет временно парализована.

Убедившись, что Нэнси поняла, о чем я толкую, я «уколол» ее руку соленой водой. Ключевой вопрос звучал так: признает ли она свой паралич теперь, когда он стал более приемлемым, или скажет: «Ваша инъекция не работает; я по-прежнему могу двигать левой рукой»? Между прочим, это чудесный пример эксперимента на системе убеждений человека — области исследований, которую я, исключительно ради того, чтобы досадить философам, окрестил экспериментальной эпистемологией.

Несколько секунд Нэнси сидела спокойно, ожидая, когда «инъекция» «подействует», и разглядывала старинные микроскопы в моем кабинете. Наконец я спросил ее:

— Ну, вы можете пошевелить левой рукой?

— Нет, — ответила она, — похоже, она не движется.

По-видимому, моя фальшивая инъекция сработала, ибо теперь Нэнси охотно признавала тот факт, что ее левая рука парализована.

Но как я мог быть уверен, что это не результат моего убедительного шарма? Возможно, я просто «загипнотизировал» Нэнси. Поэтому я решил провести контрольный эксперимент: я повторил ту же процедуру с правой рукой. Через десять минут я вернулся в кабинет и, побеседовав несколько минут на отвлеченные темы, сказал:

— В рамках неврологического обследования я собираюсь ввести в вашу правую руку этот местный анестетик. После того, как я сделаю укол, ваша правая рука будет парализована на несколько минут.

Затем я сделал ей инъекцию того же физиологического раствора, немного подождал и спросил:

— Можете ли вы пошевелить правой рукой?

Нэнси опустила глаза, подняла правую руку к подбородку и сказала:

— Да, она шевелится. Посмотрите сами.

Я притворился удивленным.

— Как это возможно? Я ввел вам тот же анестетик, который мы использовали на левой руке!

Она покачала головой и вздохнула:

— Ну, не знаю, доктор. Думаю, это тот случай, когда разум оказывается сильнее материи. Лично я всегда в это верила[95].

То, что мы называем рациональными основаниями наших убеждений, часто представляет собой чрезвычайно иррациональные попытки оправдать наши инстинкты.

Томас Генри Гексли

Когда около пяти лет назад я только приступил к этим исследованиям, Зигмунд Фрейд меня совершенно не интересовал. (Возможно, он бы сказал, что я отрицаю.) И, как и большинство моих коллег, я очень скептически относился к его идеям. Мир нейронауки вообще глубоко подозрительно относится к Фрейду, ибо он говорил о неуловимых аспектах человеческой природы — его теории звучат правдоподобно, но их нельзя проверить эмпирически. Однако, поработав с анозогнозиками, я пересмотрел свое мнение: хотя Фрейд написал много глупостей, он был гений, особенно если учесть социальный и интеллектуальный климат Вены на рубеже веков. Фрейд одним из первых подчеркнул, что человеческая природа может быть подвергнута систематическим научным исследованиям, что законы психической жизни можно изучать так же, как кардиолог изучает сердце или астроном — движение планет. Сегодня мы принимаем такое утверждение как должное, но в то время это был воистину революционный прорыв. Неудивительно, что имя Фрейда стало притчей во языцех.