Фантош

Белоснежная накидка покрывала его до пят, руки в широких серебряных браслетах крепко держали повод, чалма цвета индиго окутывала не только волосы и шею, но и всю нижнюю часть лица. Одни глаза были видны сквозь щель — удивительной ясности и синевы. Ноги, которые лежали на холке, вернее — шее мехари, были обуты в элегантные парусиновые брюки и такие же туфли.

— Шерсть ему натирают, — с извиняющейся интонацией произнёс всадник. — Но не ходить же босиком по горячему песку?

— О. Ты кто? — спросила Кахина.

— Как заказывали. Султан великой пустыни, — незнакомец улыбнулся одними глазами. — Вернее, наследник. Сейчас могу ограничиться небольшой, но живописной территорией, а остальное отложить до лучших времён — как прикажешь.

— Почему это я должна тебе приказывать, тем более задрав голову кверху?

На этих словах оба верблюда изящно опустились на колени, и мужчина оказался на одном уровне с девушкой.

— Я зовусь Халид ибн Валид, а моих верблюдов зовут Акба и Инджазат. Твоё имя я знаю — ветер донёс до меня славу преемницы воинственной Кахины. Не изволишь ли сесть в седло?

Он сжал руку девушки тонкими смуглыми пальцами и подсадил наверх, одновременно расправляя на ней изумрудного цвета широкую юбку и такое же покрывало. Сам поднялся в седло — гибко, точно ящерица, — взял оба повода в руки.

— Мехари — прекрасные друзья. И от песчаной бури унесут, и от врага спасут, и к колодцу выведут. Любую реку одолеют вплавь. Антилопу или газель помогут настичь. Мехари — дом для кочевника. В большой сумке, притороченной к седлу, всё для жизни: еда, вода и одежда. А оружие всадник несёт на себе.

— Мы так и будем всё время в пути? — спросила Кахина. — И куда ведёт наш путь?

— Он раздваивается. Один — к тому, чтобы тебе стать султан-валиде, подругой правителя.

— Это не моя мечта, Халид. К чему говорить?

— Неправда. Если ты соглашалась слушать подружек, стало быть, тебе было приятно или хотя бы интересно в душе? Что бы ты хотела извлечь из такого супружества?

— Ох. Обратить мужа в свою веру.

Какую это, спросила она себя.

— Ты, наверное, ромейка-ортодокс? Так знай, что стоит лишь султану, эмиру и даже халифу скосить глаза в сторону твоей веры, как шейх-уль-ислам издаст фетву о том, что султан, духовный лидер всех муслимов в стране, впал в ересь. Назавтра же фетву возгласят со всех михрабов всех мечетей в стране. Конец моей власти. Ну и зачем? То, что ты из людей иной Правдивой Книги, то есть христианка или иудейка, не помешает нашему браку.

— Возможно, придаст романтику отношениям?

— Шариатский брак, никах, и в самом деле реалистичен. Для того, чтобы его заключить, я обязан буду щедро одарить тебя.

— И сколько же ты дашь мне в махр?

— Половину того, что имею. Хотя если жён будет четыре, придётся разделить. Да вы и не заметите, ручаюсь!

— Почему?

— Читала у Шекли, как заранее поделили космос на сектора? Вот мы двое стоим посреди моей земли — проведи линию параллельно горизонту и выбирай, что впереди. Моим же будет то, что осталось по ходу наших мехари. Можно и наоборот. Но если от ног моего верблюда провести четыре или восемь лучей, все равно они будут теряться в бесконечности.

— Я не жадна, Халид. Но всё равно хотела бы стать твоей единственной.

— Я могу объявить тебя единственной, Но кто тогда родит мне потомство, чтобы наполнить им землю? Если ты возьмёшь это на себя и не выполнишь — а ты не выполнишь — никах будет расторгнут, меня заставят сказать трикратный талак. Ты станешь от меня свободна и удалишься с тем, что тебе от меня дано. А тогда всё твоё достояние унаследуют не мои родичи и земля, а твоя земля и твои родичи.

— У меня нет родных, Халид.

Это была неправда, которая стала правдой на её губах. Отец погиб, мама за гранью иного бытия.

— Как это у тебя нет родни? Ты что, безымянный подкидыш и дочь лосося?

— Почему дочь лосося, Халид?

— Они опускаются по реке, чтобы выметать икру и погибнуть, а их безымянная молодь жирует на трупах.

— У меня есть родители.

Или были когда-то. Кахина слегка мрачнеет лицом.

— Это больше похоже на правду. Ибо каждый человек в родне со всем миром, — говорит Халид и хлопает своего мехари ладонью по загривку, отчего Акба срывается в иноходь. За ним — кроткая Инджазат. Корабли пустыни переваливаются с волны на волну, с бархана на бархан.

— Это один путь, — говорит Кахина, чуть захлёбываясь ветром. — А другой?

— Другой противоположен первому, но в них одна и та же суть. Когда мусульмане хотели покорить народ имохаг, они лишь потеснили его, благодаря усилиям нашей предводительницы, той, чьё имя ты носишь. Мы отбились и ушли путём травы.

— Что это значит — путём травы? Я понимаю — я сама так бы сказала. К пастбищам и изобильной воде, но не только.

— Говорят так: «Всякая травинка живёт в исламе». Есть закон, которому с радостной готовностью подчиняется мироздание. Мы всегда им жили. Поэтому никто из бывших завоевателей не возразил, когда мы сохранили первенство наших женщин и обмоты-лисамы, в которые вбита синяя краска. От того, что мужчины имохаг никогда их не снимают, кожа становится синей. От цвета наших лиц и рук нас именуют «людьми индиго».