Фараон

– Недовольных уволим, а тебя назначим начальником, с хорошим жалованьем и премиальными.

Жадность победила, и новоявленный доносчик закивал.

* * *

В окрестностях Фив святилище бога Тота стоит в окружении акаций и сикомор… Минмес призвал лучших скульпторов, и те изобразили Сатью в длинном белом одеянии, в котором отмечают праздник возрождения фараона. Впервые великая царская супруга предстала в этом ритуальном наряде – саване, преобразующем кончину в жизнь.

Перед ее каменным изваянием, нерушимым и неизменным, я собственноручно облачил Сатью в эту белоснежную тунику, призванную оградить ее от небытия.

67

Жуткие пророчества «Четвертого часа ночи» исполняются.

Неделю Сатья не встает с постели. Главный лекарь дает ей болеутоляющие, чтобы не мучилась, но они лишь приближают конец.

Когда Геб, который не отходит от хозяйки, вдруг прибегает ко мне с отчаянием во взгляде, я вскакиваю и мчусь в спальню царицы.

Меритре выходит из комнаты в слезах, не в состоянии вымолвить ни слова.

Даже в конце жизни великая царская супруга сумела сохранить свое сияние и внутреннее достоинство. У нее получилось даже подарить мне улыбку, волшебную в своем очаровании, – солнце, которое ничем не заменишь.

– Я утомилась жить, любовь моя. Скоро я воссоединюсь с нашим сыном, и мы вместе будем тебя оберегать. А ты береги единство Двух Земель и исполняй свои обязанности, чего бы это ни стоило. В каждое мгновение помни – ты Тростник и Пчела[84]. Тростник непритязателен и растет повсеместно, мы используем его в быту и изготавливаем из него множество вещей, скромных, но полезных. Пчела создает жидкое золото – непревзойденное снадобье – и строит жилище, чтобы семья ее процветала. Заботься и ты об улье, продолжай созидать свою страну и свой народ[85].

Я целую ее в лоб, глажу по волосам, нежно обнимаю.

И тут Геб в смертном ужасе начинает выть…

* * *

Я уединяюсь в своем храме в Карнаке, запрещаю кому бы то ни было приближаться ко мне. Никто не должен видеть страданий царя, никто не может представить, как они велики. Я часами смотрю на барельефы, изображающие Сатью в иной, вечной жизни. Присутствует она и в моем «Храме на тысячу лет», где станет объектом ежедневного культа, – и обряды восторжествуют над тленом.

Мы были на вершине государства, только она и я, первые слуги богов, и это единство давало нам несравненную силу. Я помню каждый момент, прожитый с нею, каждую грань нашей огромной любви, бескрайней, как небо.

Обычного человека в таких случаях жалеют близкие, разделяют его боль, и она утихает. Но я – царь и не должен себя жалеть. Что, если боги отняли у меня жену и сына, обрекли на абсолютное одиночество для того, чтобы я всецело посвятил себя правлению, забыв, что такое простое человеческое счастье?

На первых порах – владыка, который не правит, потом – молодой государь, вкушающий многие радости, и вот теперь – правитель, несущий на своих плечах огромное бремя, под неумолимым взором Маат и собственного народа… Быть тростником и пчелой, служить постоянно, не зная отдыха, не делясь тайными помыслами с супругой, обреченной на те же испытания, не идя с ней по жизни рука об руку.

Ощущение, будто я проваливаюсь в ледяную пустоту. Сжалится ли надо мной смерть, призовет ли и меня тоже?

Изваяние Сатьи взирает на меня, и холод рассеивается. Она не позволяет мне следовать за собой. Еще не время.

* * *

Траур в стране длится семьдесят дней – время мумификации, которая уподобит бренные останки Сатьи телу Осириса, неизменному и неразрушимому.

Жрецы, двигаясь вереницей, внесли в усыпальницу вещи, необходимые для великого путешествия: белые сандалии, чтобы идти по дорогам потустороннего мира; зеркала, улавливающие солнечный свет; паруса для ладьи, в которые заворачивают мумию, ведь ей предстоит плыть по небесному простору; скарабей из бирюзы, его вкладывают умершему вместо сердца, дабы обеспечить нескончаемое преображение; папирус с магической формулой «Выхода к свету дня», когда тьма остается позади; ларцы с притираниями и благовониями, драгоценные украшения, одежда, синие фаянсовые чаши, кувшины с вином и растительным маслом.

Когда мумия уже в саркофаге, я сам отверзаю ей уста, глаза и уши, а Минмес в это время читает ритуальные формулы. И в тот же миг осознаю`, что Сатья объявлена «правогласной» на суде Осириса и отныне пребывает в раю, на роскошных нескончаемых пиршествах.

Саркофаг опускают в глубины склепа, погребальные колодцы закладывают камнями. Доступ в часовню, наоборот, остается открыт для живых. Я назначаю жрецов, которые ежедневно будут возносить дары на алтарь, посвященный Сатье, произнося при этом ее имя.

Все взгляды обращены на меня.

Как я поведу себя после столь тяжкого испытания? Буду ли способен управлять, или, передав полномочия группке придворных, замкнусь в своем горе?