Фараон Хатшепсут (СИ)

Наконец, не церемонясь, он резко вошел в нее. С губ слетел новый стон. Тут же карие глаза, подёрнутые поволокой возбуждения, распахнулись.

— Северус… — то ли восхищенно, то ли совсем еще сонно прошептала Гермиона, выгибаясь к нему. Сон медленно сходил на нет, сменяясь палитрой эмоций.

Муж лизнул ей ушко и толкнулся глубже. Снова наполняя ее. Снова растягивая. Она глухо застонала, подаваясь ему навстречу. Тишину разрывало окончательно сбившееся дыхание. Они тонули в страсти. Когда он медленно двинулся назад, позволяя почувствовать каждый миллиметр его плоти, Гермиона сладко замычала.

— Произнеси моё имя еще раз, — потребовал он.

— Северус.

Новый резкий толчок. Гермиона громко вздохнула, принимая его целиком.

— Ещё!

— Северус.

Он снова резко двинулся.

— Ещё!

— Северус. Северус. Северус!

Он подавил её всхлипы страстным поцелуем и задвигался намного грубее и резче. Именно из-за такого внезапного и жадного проникновения Гермиона возбуждалась еще сильнее. Хотелось ещё и ещё. Его рука крепко сжала её бедро, не позволяя ни отстраниться, ни опустить ножку. Он полностью владел ею, и такая власть с его стороны подводила ее к дикому экстазу.

— Не смей, — строго прохрипел он, когда её ручка опустилась к складочкам, помогая себе в удовлетворении. Северус не желал останавливать её сладкую пытку, и потому закинул её руки к себе за голову, а сам грубо шлепнул по ягодице. В воздухе пронесся всхлип. Боль во имя удовольствия. Как долго он желал познакомить её с этим удивительным чувством.

Её кожу зажгло, усиливая полыхавший пожар внутри. Гермионе на мгновенье стало больно, но тут же жарко и сладко. Всё тело молило о разрядке, обещая превратиться в расплавленную магму и свести её затуманенный разум с ума.

Не понимая, что делает, она стала просить сбросить её за грань наслаждения, унять пламя — почти молила. Но Северус проигнорировал столь наивную просьбу. Не так быстро. Он хотел дать ей куда большее удовольствие.

Мужчина слегка наклонил её, придавливая собой. Угол проникновения изменился, принося сладкое безумие. Гермиона тихо захныкала. Становилось невыносимо.

— Стони для меня. Громче, Гермиона, громче.

Он накрыл пальцами её лобок и стал поглаживать клитор. По комнате стали проноситься протяжные вскрики под стать его толчкам. Напряженное удовольствие нарастало. Гермиона перестала сдерживать себя. Мысли о том, что их могут услышать, затмились пламенем удовольствия. На секунду она замерла, громко вскрикнула и задрожала в диком экстазе. Северус продолжал. Он вбивался в неё, и Гермиона стала течь еще больше, еще обильнее, совсем не понимая, что происходит. В последний момент он прикусил ушко.

Горячее семя обожгло её изнутри. Он застыл и довольно обнял, не желая выходить из обмякшей и дрожащей Гермионы.

Удовлетворенная, она сонно заулыбалась. Чувства подсказывали ей, что теперь у них все точно будет хорошо. Что всё правильно. В тепле его рук её снова одолел сон.

***

Возможно, кому-то ночь и казалась правильной, но только не Хатшепсут. Она ходила задумчиво в своем тронном зале и испытывала угрызения совести. Всё-таки не стоило так холодно обходиться с Сенмутом. Ясно же, что он желает сделать как лучше. Пытается вылечить Неферуре.

Решив немедленно извиниться, она направилась к нему. Он сидел за своим рабочим столом и что-то пил. Его сосредоточенный взгляд не отрывался от чертежа. Порой он хмурился и сутулился, пытаясь разглядеть те или иные мелкие детали.

Не зная, как начать разговор, Хатшепсут просто вошла в зал, будто ни в чем не бывало.

По ее мнению, на всякую задачу нужно уметь находить решение. Не была бы Хатшепсут хорошей правительницей, не знай она эту истину.

— Как обстоят дела с Храмом?

Сенмут вздрогнул и отставил чашку, выпрямляясь.

— Почти восстановлен, — проговорил он, не поднимая глаз.

Хатшепсут деловито кивнула и сухо спросила:

— Внутри?

— Внутри трудятся писцы.

Фараон вновь кивнула и подумала, что их ссора далеко не самая обыденная. Вздохнув, она проговорила:

— А мои скульптуры?

— Все пять поставлены по залам.

— Пять?

— Пять.

Он не был настроен на деловую беседу ночью. Ее мужчина никогда не лебезил перед ней в моменты их ссор и, конечно, он понимал, зачем она пришла. Возможно, именно благодаря такой силе характера Хатшепсут уважала его и доверяла.

— Я тоже переживаю за нее, Сенмут, — мягко проговорила она, подходя к столу и рассматривая чертеж.

Либо его нисколько не тронула мягкость ее тона, либо его раздражала ее невозмутимость и безэмоциональность, за которой она скрывала себя.

— Что-то не видно, как ты переживаешь, — холодно возразил он, вздыхая, — я разочарован, Хат…

Правительница не показала ни единым взглядом, как больно укололи его слова. Вместо этого она ожесточилась.

— Сенмут, она моя дочь. Не нужно видеть то, как я волнуюсь за нее.

Он изогнул бровь.

— Правда? Полагаешь, если ты ее мать, то все проблемы решатся в один миг? Мало одного волнения, мало.

— Сенмут, для Неферуре опасно идти в жрицы. Она юна и слишком наивна. Не говори, что не знаешь об этом.