Фараоново племя

— Аллах свидетель, — почти крикнул шофер. — Ворота увидел, тяжелые, бревенчатые, выщербленные. Остановился. Пассажирка моя наружу и давай стучать в колокол у ворот — выходите, мол. Я обе двери открыл. Смотрю — народ из крепости повалил. И правда — старики, женщины, дети, овцы с ними, собаки. Люди кто по-татарски одет, кто вообще не по-нашему. От автобуса шарахнулись, закричали. Женщина их успокаивать стала, уговаривать, потом крикнула не по-русски, ногой топнула. Взяла деда какого-то в красном плаще, повела за руку, за ними и остальные в салон забились. Как поместились — не знаю, не входит в автобус столько народу, у меня тридцать шесть мест по билетам. Но влезли — кто сидит, кто стоит, кто на полу устроился, детей на руки похватали, овцам на спины примостили. От отары вонь стоит, собаки воют — ад кромешный. И вдруг — барабаны в лесу загремели, дудки задули, пушка бахнула. Я и думать не стал, сдал назад, развернулся и по газам — ннна! Пассажирка давешняя на переднем сиденье скачет как на коне верхом, шарик синий, который ты приглядел, крутит как бешеная, то подбросит, то завертит. Я гоню — и не понимаю, как еду, куда еду. То сквозь чащу, то оврагами, то вдоль склона, то прямиком по воде, колес не замочив. А следом погоня идет, чувствую её шкурой, всей спиной потной. Понимаю — догонят, не пощадят никого, даже тележным колесом мерить не будут.

Пассажирка моя что-то кричит по-своему, женщины волосы распускают, гребни из кос достают, окна в салоне пооткрывали и гребни за собой на дорогу кидают. Я в зеркало глянул — за нами лес встал непролазный, ветки переплелись сетью. Слава Пророку думаю, отвязались. Пяти минут не прошло, снова чертова музыка загремела. Женщины мониста пообрывали, побросали в окошки — град пошел, да такой что быка с ног собьет. По стеклам колотит, по крыше, видимость никакая, чудом с обрыва не съехали. А те, с дудками, хоть бы притихли. Снова не помогло. Тут старик встал, посох взял, поцеловал в навершие и отпустил в люк. Смотрю — и душа в пятки, на дороге змея громадная, шипит, хвостом лупит. Я скорость до ста выжал, лечу, слышу за спиной крик, грохот — и тишина. Мертвая-мертвая. Оторвались.

Я помедленнее пошел, вижу дорога знакомая, едем мы напрямую к Малому Садовому, по бахчисарайской трассе, «жигуленок» какой-то навстречу просвистел, огоньки в домах виднеются. Беженцы попритихли, детей качают, молитвы свои твердят. Мальчик кудрявенький флейту достал, заиграл да так жалостливо, слезы на глаза наворачиваются. Я в зеркало глянул, проверить, чистая ли за нами дорога — а у флейтиста копыта вместо ботинок и рожки на голове растут. Тут пассажирка моя снова твердит «вперед». И по грунтовке наезженной мы выруливаем на вершину Кулле-Бурун. Крепость там «Сиреньская», как отец говорил — и вправду испокон веку там белой сиренью склоны заросли, крупной такой, не во всяком саду найдешь. «Остановка», говорю, «кто на выход». Пассажиры мои по одному осторожненько выбираются наружу, кланяются мне и уходят в ворота у круглой башни — как и не было их. Я потом салон убирать хотел — ни соринки, ни катышка овечьего не осталось. Рыжая красавица вышла последней. Снова золото мне протянула, браслеты кованые. Я не взял — за такое не берут платы. Так она в лоб меня поцеловала и в губы, обняла сильно… и цветами от неё пахло, горькими лесными цветами, Аллах… Ты не думай, я свою Равилю люблю, и ни разу от неё не гулял, но поцелуй этот на всю жизнь запомню. Вот стою на вершине горы, ветер меня, дурака, по щекам бьёт, туман кровь студит. Вокруг ни души, тишь предутренняя, только далеко-далеко барабаны стучат чуть слышно бам-бам, бам-бам.

И привиделся мне вдруг золотой разукрашенный город на перекрестке дорог. Ходит царственный внук по ковровой юрте, пьет кумыс из обкусанной по краям дедовской чаши, рисует карту китайской тушью, чертит стрелки — откуда пойдет конница, где поставить орудия стенобитные. У ног повелителя борзая собака с шелковой шерстью. За тонкой стенкой ржет-беснуется белый жеребец, просит — поехали по степи, обо всем забудем. И пастушья дочка, безвестная и бесценная, подает ароматный чай в фарфоровой чашке, смотрит снизу лукаво, позвякивает браслетами — чья здесь власть, чья воля, великий хан?

Тут и дождь полил, в чувство меня привел. Как я с Кулле-Буруна выезжал на своем ПАЗике, как выруливал — врагу не пожелаю. К утру был дома, выжатый как лимон, Равиля на меня посмотрела и на работу не отпустила, позвонила диспетчеру «грипп у мужа». А шарик этот в салоне нашелся, в бардачок закатился. Вот такая история… Зеленое — есть на выход?

Мальчик и девочка молча выбрались из автобуса, скрылись за поворотом дороги. Мы с шофером остались вдвоем в салоне, в темноте, полной гула мотора, неспешного, но уверенного движения. Звезды выкатились на небо, провожали нас острыми взглядами, прятались за клочками кружевных облаков…